Брак по расчету. Златокудрая Эльза - Евгения Марлитт

— Мама! Как можешь ты обижать Магнуса? — вспылила молодая девушка. — Ты называешь его малодушным? Но не он ли семь лет тому назад, с риском для собственной жизни, вытащил меня из пруда? Да, он решительно отказался от военной службы, но только потому, что его кроткое и мягкое сердце противится кровопролитию… По-твоему, он слишком ограничен, чтобы быть дипломатом, — он, неутомимый и глубокий мыслитель? О, мама, как ты жестока и несправедлива к нему! Он ненавидит лицемерие и не хочет осквернять свой благородный и высокий ум шахматными ходами дипломатического искусства. Я тоже горжусь, очень горжусь своим старинным родом, но никогда не пойму, почему дворянин должен непременно владеть мечом или быть дипломатом.

— А теперь я спрошу, — прервала сестру Ульрика, выходившая поднять книгу. — Что достойнее имени Трахенбергов: быть творцом замечательного труда или быть в числе несостоятельных должников?

— О, ты! — прошипела графиня, задыхаясь от гнева. — Ты, бич моей жизни! — И она, как безумная, стала метаться по залу. — Не понимаю, что же заставляет меня жить с тобой, — сказала она вдруг со зловещим спокойствием. — Ты уже давно не в том возрасте, когда цыпленку нужно еще покровительственное крыло матери. Я слишком долго терпела тебя, теперь даю тебе волю, неограниченную волю. Поезжай, если хочешь, в продолжительное путешествие по всему свету, ступай куда угодно, только поторопись освободить мой дом от своего присутствия!

Граф Магнус схватил руку девушки. Все трое — брат и две сестры — стояли, дружно обнявшись, перед бессердечной женщиной.

— Мама, ты вынуждаешь меня в первый раз заявить о своих правах как наследника Рюдисдорфа, — сказал тихий и кроткий ученый, покраснев от волнения. — По условиям кредиторов только я имею право на замок и на доходы с него… Ты не можешь лишать Ульрику родного крова — она живет здесь у меня.

Графиня повернулась к нему спиной и направилась к двери. Сын был так неоспоримо прав, что у нее не нашлось ни одного слова для возражения. Она уже взялась было за ручку двери, но вдруг обернулась к нему.

— А ты не смей ни одного гроша из этих предательских денег смешивать с нашей расходной кассой! — потребовала она от Ульрики, указав на лежавшие на диване пятьсот талеров. — Я лучше с голоду умру, нежели дотронусь до чего-нибудь, купленного на эти деньги… За вино я сама заплачу. Слава Богу, у меня довольно еще серебра, уцелевшего после крушения. Пусть же это серебро, на котором ели мои предки, обратится в деньги, по крайней мере, мне будет утешением сознавать, что я угощаю гостей по-княжески, а не на заработанные деньги… Ты же будешь должным образом наказана, — обратилась она к Лиане, — за то, что и ты восстала против матери! Переезжай в Шенверт! Майнау, Рауль, а еще более его старый дядя, вытрясут из тебя сентиментальность и ученые бредни.

С этими словами она вышла, так сильно хлопнув дверью, что эхо разнеслось под сводами всех, даже отдаленных, коридоров.

Прошло пять недель после этой сцены в замке Рюдисдорф. Теперь в нем вовсю шли приготовления к свадьбе. Лет шесть тому назад при подобном событии этот стеклянный замок походил бы на муравейник, потому что графиня любила окружать свою особу такой массой раболепствовавшей перед ней прислуги, как какой-нибудь индийский раджа. Лет шесть тому назад златокудрая фея встретила бы своего жениха в сказочном великолепии, роскошнейшими пиршествами в залитых морем огней обширных залах замка. Теперь же жених брал свою невесту из глубины запущенных садов, из опустевшего замка, украшенного статуями, мраморные колонны которого, свидетели минувшей счастливой жизни, затянуты были паутиной, точно грязными занавесами… В большом зале арендатор ссыпал урожай зерновых; все окна были закрыты белыми ставнями, и если сквозь них проникал солнечный луч, он падал на неподметенный паркет и совершенно пустые стены.

Хорошо еще, что гордые предки с их панцирями, шлемами и украшенными перьями шляпами на рыжих волосах, дамы в воротниках а-ля Мария Стюарт и в пышных платьях из золотой парчи не могли выглянуть из роскошных рам, висевших в портретной галерее, и бросить взгляд в зал, прилегавший к террасе, — они, наверное, выронили бы роскошные веера из павлиньих перьев или бледную розу из своих белых нежных пальцев и в ужасе всплеснули бы руками, потому что там перед старинною мебелью на коленях стояла Ульрика — настоящая Трахенберг, как называла ее графиня-мать, — и обдирала старую, съеденную молью обивку с дивана и кресел, заменяя ее пестрым ситцем, который прибивала сама, своими графскими ручками. Старая Лена усердно вытирала с мебели пыль, стараясь придать ей хоть какой-то лоск. Благодаря вовремя присланным издателем деньгам стояли тут новые плетенные из лозы кресла и подставки для цветов. По белым стенам опять вился зеленый плющ, а из групп широколистных растений спускались до самого пола побеги клематиса и дикого винограда. В пустом до того помещении стало снова так мило и уютно, как и подобает быть в зале, где назначен завтрак после венчания.

Во время этих приготовлений Лиана, вооружившись маленьким заступом и жестяным ящичком для растений, ходила вместе с братом по лесам и полям, собирая образцы для гербария, точно до этих свадебных приготовлений ей не было никакого дела. Брат же ее, созерцая чудеса природы, совершенно забыл, что его «маленький Фамулус», никогда с ним не разлучавшийся и всегда вместе с ним трудившийся, теперь должен будет покинуть его. С уст сестры то и дело слетали латинские названия или критические замечания, но ни разу не было произнесено имя жениха. Странная это была невеста!

В родительском доме ей иногда случалось слышать имя Майнау, один из князей Лютовиских был женат на ком-то из Майнау, но между отдаленными родственниками никогда не существовало близких отношений. Вдруг графиня Трахенберг стала получать из Шенверта письма, на которые исправно отвечала, и однажды ее сиятельство объявила своей младшей дочери, что дальний родственник ее, барон фон Майнау, просит ее руки, на что и получил согласие графини. Чтобы не допустить никаких возражений, она заявила, что и сама была помолвлена точно так же и что это единственная приличествующая их положению форма помолвки… Потом неожиданно приехал и жених. Лиана едва успела прикрыть большими бархатными бантами растрепавшиеся от ветра волосы, как ее позвали в комнату матери. Что потом было — она смутно помнила. Высокий красивый мужчина, стоявший до ее появления в оконном простенке, пошел ей навстречу; весеннее солнце, светившее в окно, было так ослепительно, что она вынуждена была потупить глаза. Потом он то ли по-отечески, то ли по-дружески говорил с ней о чем-то и, наконец, протянул ей руку, в которую она по указанию матери, а еще более по предшествовавшим тайным и неотступным просьбам Ульрики вложила свою руку. Тотчас же вслед за этим он уехал, к несказанному удовольствию графини Трахенберг, мысли которой во время помолвки, точно привидения, носились в пустых погребах, где виднелись только бутылки со смородинной наливкой. А старая Лена напрасно ломала себе голову, как бы ухитриться приготовить обед для графского стола, имея в запасе всего пяток яиц да остаток жареной телятины.

Все, что касалось свадьбы, было решено женихом и матерью невесты в переписке, и только свадебный подарок сопровождался коротенькой запиской к Лиане, запиской изысканно вежливой и любезной, однако холодной и формальной. Да и Лиана пробежала ее равнодушно, и с тех пор эта записка лежала в ящике вместе с подарком.