Огненный дождь - Леопольдо Лугонес

цветы на полянах целует нежно, —

а ты ничего не пишешь о ней.

Она не в радость тебе неужели?

Быть может, ты ни в кого не влюблен?

Ты раньше был полон жизни в апреле.

А ныне тебя утомляет он?

Мюссе был с любовью шутить не намерен,

он ей отдавал всю нежность и пыл,

а ты себе оставался верен:

беспечен и легкомыслен ты был.

Призналась Весне над рекою ракита:

безумно она в соловья влюблена,

но в этом году им, должно быть, забыта.

Конечно, всплакнула немножко Весна.

Но, впрочем, печалиться ей не пристало,

и вправе тебе она бросить упрек,

ведь прежде такого и не бывало,

чтоб ты любовью земной пренебрег.

Я вновь вспоминаю вечер далекий:

с любимой вдвоем… под ясной луной…

Рубена Дарио страстные строки

в гармонии с чуткою тишиной…

Учитель, пусть флейта твоя нас манит

в бессонные дали весенних ночей.

Без соловья что с розою станет,

что станет с душой без песни твоей?

Перевод Виктора Андреева

АНТИФОНЫ{3}

Как крылья лебяжьи, наши седины

увенчивают надгробие лба…

Как крылья лебяжьи, наши седины.

С лилеи упал ее плащ непорочный,

как с грустной невесты, — минула пора…

С лилеи упал ее плащ непорочный.

Муки оскверненной облатки причастья

чудесную силу опять обрела…

Муки оскверненной облатки причастья.

Плоть жалкая, плоть, угнетенная скорбью,

плодов не дает, как сухая лоза…

Плоть жалкая, плоть, угнетенная скорбью.

На смертном одре и на ложе любовном

покров из того же лежит полотна…

На смертном одре и на ложе любовном.

Колосья роняют созревшие зерна

в извечных конвульсиях мук родовых…

Колосья роняют созревшие зерна.

О, как скудострастная старость бесцветна!

Пусть чувства остынут, пора им остыть…

О, как скудострастная старость бесцветна!

Твои, мою шею обвившие, руки —

как две ежевичные плети язвят…

Твои, мою шею обвившие, руки.

Мои поцелуи глухим диссонансом

враждебные струны тревожат в тебе…

Мои поцелуи глухим диссонансом,

не впитываясь, словно капельки ртути,

по коже твоей безответной скользят…

Не впитываясь, словно капельки ртути.

И наши сплетенные инициалы

глубоко вросли в сердцевину дубов…

И наши сплетенные инициалы.

Поправшее тайною силою годы,

незыблемо совокупление их…

Поправшее тайною силою годы.

Как будто на шкуре черной пантеры{4},

во вкрадчиво-мягкой истоме ночной…

Как будто на шкуре черной пантеры,

подобна царице из древней легенды{5},

ты дремлешь на мраморном сердце моем…

Подобна царице из древней легенды.

Пролью по тебе я белые слезы

струистым каскадом венчальных цветов…

Пролью по тебе я белые слезы.

Ночных светлячков наблюдаю круженье,

и мнятся мне факелы траурных дрог…

Ночных светлячков наблюдаю круженье.

Столетнего дерева крона мне мнится

архангелом белым, простершим крыла…

Столетнего дерева крона мне мнится.

На черной Гелвуе{6} кощунственной страсти

он явит мне свой устрашающий лик…

На черной Гелвуе кощунственной страсти

архангел звездою пронзит мой язык.

Перевод Михаила Донского

ГОЛОС ПРОТИВ СКАЛЫ

(Фрагмент)

Мерцали в небе звезд ночных короны,

шумели глухо, как лесов сосновых кроны.

Под молнией и ветром ураганным,

что хаосом рожден был первозданным,

гремели богохульные проклятья —

и все стихии мира без изъятья

внимали знаменьям из темной бездны

и трепетали, блеск завидя звездный.

Аккорды гнева в сумрачном клавире

брал ураган{7} на полуночной лире.

«Душа мрачится!» От такой угрозы

катились алые, сверкающие слезы

с небес, и траурный деревьев свод

был темен, как тоски смертельной гнет.

И Южный Крест пылающие руки

простер по небу в бесконечной муке

над тьмой лесов и белизною льдин;

а я средь этой жути был один,

меж вечностью и мыслью. Дантов ад

зрил среди бури потрясенный взгляд,

стонали звезды, плакали планеты,

но род людской не ждал от них совета;

сквозь мглу скакала огненная рать —

никто не смел поводья в руки взять.

Никто, стряхнув с очей оцепененье,

не разбирался в звезд хитросплетенье;

никто, умом возвышен и могуч,

не находил к их знакам тайный ключ

и не следил их путь в крови, в огне…

С тех пор примкнул я к звездной стороне.

Перевод Анастасии Миролюбовой

ОКЕАНИДА{9}

Ярилось море, пенилось, ревело

от похоти, стан обнимая твой,

но берег длинною своей рукой

тебя укрыл. Твое нагое тело

во мраке ночи на песке белело,

и звездный свет мерцал над головой,

и по равнине он скользил морской,

ведь море без добычи присмирело.

С кошачьей лаской, нежною волною

оно теперь стелилось пред тобою,

и голос его вкрадчивый дрожал,