Верни мне мои легионы! - Гарри Тертлдав

— И хотя они пьют пиво, — сказал высокий, упомянув второй отличительный признак варвара, — вино им нравится больше. Когда оно им достается, они предпочитают налегать на него, а не на пиво.

— Еще бы они отказались от вина, — хмыкнул Вар, и оба дуумвира кивнули.

— Может, тебе удастся приучить их к оливковому маслу, — сказал приземистый. — Теперь галлы употребляют его гораздо чаще, чем раньше, до того, как их завоевал Цезарь.

— Если я сумею умиротворить германцев, пусть едят свое сливочное масло, лишь бы покорствовали Риму! — воскликнул Вар.

— Понятно, — рассудительно кивнул приземистый дуумвир. — Конечно, масло тут не главное. Может, ноша на твоих плечах будет и полегче, чем у Атласа, который удерживает небосвод, но, сдается мне, ненамного, а?

Вар был с ним согласен. Зато Август, похоже, придерживался на сей счет иного мнения, но наместнику не пристало прилюдно сомневаться в позиции императора. Если он хотел, чтобы Август продолжал ему доверять — а он этого хотел, — ему следовало показывать, что он во всем императору доверяет. Потому Вар сказал:

— Судя по донесениям, которые приходят в Рим, за последние несколько лет в Германии достигнуты серьезные успехи. Мое дело — только вставить затычку в кувшин, запечатать его смолой, вот и все.

Дуумвиры переглянулись. У Вара сложилось впечатление, что, хотя эти двое не особо жалуют друг друга, мыслят они одинаково.

— Да сопутствует тебе удача! — в один голос произнесли оба, и наместник не сомневался, что, повторяя эти слова, они имели в виду то же самое, что и в прошлый раз.

Над полем, снижаясь, кружили по спирали черные вороны и другие птицы-падальщики. Легионеры и германцы приготовили им на лугу отменное угощение. Однако птицам (как и лисам, уже нетерпеливо выглядывающим из-за кромки ближнего дубняка) приходилось ждать, пока римляне и их германские союзники обойдут поле боя, обирая трупы паннонцев и убеждаясь, что это действительно трупы.

Арминий увидел, как неподалеку германец вонзил копье в слабо трепетавшее горло недобитого противника, а когда тот перестал дергаться, нагнулся и забрал его шлем. То был прекрасный железный шлем, гораздо лучше дешевых бронзовых, которые римляне выдавали бойцам вспомогательных подразделений.

Германец нахлобучил трофей себе на голову и, поймав взгляд Арминия, ухмыльнулся.

— Сидит так, будто на меня сработан, — сказал он.

— Может, боги и предназначили его тебе, — отозвался Арминий. — Коли так, тебе должно повезти больше, чем тому малому, который носил его до тебя.

Что-то блеснуло в неярком вечернем свете, и, приглядевшись, Арминий приметил в левом ухе мертвого паннонца массивную золотую серьгу. Он наклонился и дернул, разорвав мочку уха. Крови почти не было — вражеский воин, должно быть, погиб еще в начале сражения. Арминий взвесил побрякушку и, решив, что она потянет на пару золотых, спрятал в поясной кошель.

Кольчуга мертвеца была пробита копьем насквозь, и Арминий молча кивнул, признав, что такой удар заслуживает уважения. Конечно, он и сам мог бы совершить нечто подобное: в свои двадцать с небольшим лет вождь германцев отличался отменной мощью и, хотя вряд ли бы в этом признался, еще большим самомнением.

Потом он кивнул еще раз. То, как отбивались паннонцы от германцев и римлян, также заслуживало уважения. Римляне вряд ли стали бы уважать побежденных, но Арминий воздавал мятежникам должное. Он не в первый раз убеждался в том, что паннонцы хорошо освоили римские методы ведения боя и научились сражаться на равных с лучшими воинами мира.

— Как считаешь, мы смогли бы биться так же хорошо, Хлодвиг? — спросил вождь.

Он взял за правило помнить по именам всех своих воинов. Хлодвиг, который уже снял с головы новый шлем и с восторгом его вертел, поднял глаза.

— Если бы нас было столько же против такого же числа римлян? Да мы бы их разгромили.

Он взялся за рукоять длинного, прямого меча, словно собираясь рубить и колоть. Хлодвиг был на несколько лет старше Арминия, но самонадеянности ему тоже было не занимать.

Арминий улыбнулся.

— Что ж, может, и так.

Он не хотел спорить, но смотрел на вещи здраво и не мог согласиться с Хлодвигом. Да, случись германцу схватиться с римлянином один на один, Арминий скорее поставил бы на германца, но при стычке десять на десять шансы римлян возрастали, а сто римлян почти наверняка разбили бы наголову сотню германцев благодаря римской выучке и дисциплине. Во всяком случае, на открытой местности вроде этой. В лесах и болотах Германии гораздо легче было устраивать ловушки и нападать из засады. Конечно, римские войска стояли в Германии, но установить контроль над всеми тамошними землями так и не смогли… Хоть и пытались. Возможно, они попытаются снова.

— И что мы будем делать, если римляне обратят нашу страну, нашу родину, в одну из своих провинций? — проговорил Арминий.

Он не к Хлодвигу обращался, а просто размышлял вслух. Но германец услышал его слова и со смехом ответил:

— О чем ты беспокоишься? Мы уже наполовину стали римлянами. Если мы отслужим полный срок во вспомогательных частях, нам дадут гражданство.

В отличие от простых воинов Арминий, сын вождя, уже имел римское гражданство и даже был приписан к сословию всадников, стоявших всего на одну ступень ниже сенаторов, которые помогали верховному вождю Августу править Римом. И, как подобает гражданину Рима, Арминий вполне сносно владел латынью, хотя всего два года тому назад, при поступлении на службу, едва мог разобрать несколько слов.

С раннего детства он отличался неуемной тягой к знаниям и на римскую службу пошел в первую очередь потому, что хотел освоить навыки и умения римлян. И он действительно их освоил, хотя и не все, на какие надеялся. Многое открылось ему с совершенно неожиданной стороны. Например, изнутри римская дисциплина выглядела совсем по-другому. В Германии, видя, как римские воины безоговорочно повинуются приказам своих командиров, Арминий считал их рабами: ни один свободный германец не потерпел бы, чтобы им так распоряжались.

Когда германцы отправлялись на войну, они сражались каждый за себя или маленькими родовыми группами, и все разом рвались вперед, чтобы показать сородичам и друзьям свою храбрость. Им просто не приходило в голову, что в бою можно вести себя по-другому.

Однако римляне сражались совсем иначе. Легионер или боец вспомогательного отряда не дрался сам по себе, а являлся, в первую очередь, частицей своего подразделения. Разумеется, от него все равно требовали отваги, но, главное, он должен был помнить, что представляет собой часть единого целого. А если все части и впрямь действовали как единое целое, если каждый боец неукоснительно выполнял приказы, вместе они становились почти непобедимыми.

При этом свободы у римских воинов было больше, чем казалось со стороны. Так же как сейчас, в недавней схватке с паннонцами, римляне проявляли в бою личную инициативу, но не для показухи, не для похвальбы своей отвагой, а в интересах всего подразделения.