Ее зовут Тьма - Келли Китон

Фургон протрясло на целой череде выбоин. Крэнк, втянула голову в плечи, сама ответила на мой невысказанный вопрос:

— Новый-два для многих — дом родной.

Она без конца подпрыгивала на пружинном сиденье, так что даже щеки тряслись. Я перевела взгляд на ее ноги. Они покоились на деревянных брусках, привязанных к педалям, чтобы она могла до них достать.

— Некоторым просто некуда больше податься, а другие упрямы до чертиков и сами не хотят никуда уезжать.

— А ты сама из каких?

— Из тех и других, наверное, — смешливо фыркнула Крэнк. — Мой отец утонул во время наводнения. Когда подошли войска и стали прочесывать город, приказывая всем эвакуироваться, наш дядя спрятал маму и братишку. Тогда многие так поступали. А потом уже я родилась. Ты куда едешь?

Я крепче прижала к груди коробку.

— Хочу разузнать о своих родителях. Я родилась в Благотворительной больнице за несколько лет до урагана.

— Без балды? Серьезно?

Я насилу подавила смешок. Крэнк чем-то напоминала опытную женщину в теле девочки-подростка.

— Серьезно.

— Ну, тогда мой брат сможет тебе в этом помочь. Он настоящий спец во всяких поисках. Тебе есть где остановиться?

Ах да… Я вовсе не загадывала так далеко вперед, когда влезала в кабину попутного грузовика.

— Пока негде.

Мне всего-то и нужен один день на то, чтобы разыскать ту больницу и добиться разрешения на просмотр соответствующих записей. Не возвращаться же теперь назад!

— Ладно, можешь пожить у нас. В гостинице для туристов — там, во Французском квартале, — ты разоришься.

Такой щедрости от попутчицы я никак не ожидала. Правда, еще меньше я предполагала, что повезет меня в Новый-2 водитель двенадцати лет от роду.

— Ну, не знаю…

— Честно, комнат у нас завались. Сорок баксов за ночь — соглашайся! — Поскольку я молчала, Крэнк решила уточнить: — Подходит?

— Еще бы. Почему же нет? — вздохнув, ответила я и, убаюканная ездой, стала бездумно глядеть в ночной мрак.

Мимо нас промелькнули жалкие островки развалин, оставшихся от Мандевилла, и мы приблизились к месту, где когда-то стоял контрольный пост перед платным шоссе через озеро Понтчартрейн. В одной из будок теплился свет и смутно темнел силуэт охранника. Крэнк притормозила. Охранник — судя по очертаниям фигуры, это был мужчина, — взмахом руки пропустил нас.

Грузовик въехал на одну из линий двойной эстакады, и я покрепче стиснула чертову ручку. Другая сторона моста была непроезжей: толстые плиты перекрытий исчезли и из воды одиноко торчали мощные бетонные опоры. Большинство из них были увенчаны птичьими гнездами. Крэнк покосилась на меня с издевательской улыбочкой и добавила газу.

— Еще двадцать четыре мили, — промурлыкала она, по-моему, слишком откровенно любуясь моим беспокойством.

Затем девчонка наклонилась, нащупывая ручку радио и почти не глядя на приборную доску. Машина начала смещаться к ограждению, пока не оказалась в угрожающей близости от него. Одной рукой я изо всех сил вцепилась в ручку дверцы, а другой как можно теснее прижала к себе коробку.

— Эй, Крэнк!

Реанимированный приемник жизнерадостно взвыл, и моя спутница наконец выпрямилась, снова завладела рулем и вывернула на левую полосу, где ограждение и вовсе отсутствовало. Впрочем, она тут же исправилась, вошла в привычный водительский транс и постепенно выровняла маршрут по самой середине шоссе.

Двадцать четыре мили по мосту, низко нависшему над спокойной озерной гладью, показались мне однообразными, за исключением самых последних, где волосы на голове порой вставали дыбом. За двадцать четыре мили в сопровождении зайдеко[5]мой желудок превратился в болезненный клубок мышц, а пальцы на ручке двери почти что одеревенели. Когда мы наконец достигли суши, я чувство вала себя так, словно добрую сотню раз сделала упражнение «сесть-встать». Подобной музыки я наслушалась на всю оставшуюся жизнь.

Мы проехали через Метайри[6], в этот ночной час непривычно погруженный в темноту и тишину: вместо тысяч огней я заметила по пути лишь несколько освещенных окон. Затем мы свернули на шоссе 61, а оттуда — на Вашингтон-авеню, которая несколько раз успела поменять название, прежде чем пересекла Сент-Чарльз-авеню в Гарден-Дистрикт. Крэнк даже не подумала притормозить перед местом встречи двух автомагистралей. Она вылетела на перекресток и там свернула налево. Впрочем, предосторожность была здесь явно излишней: никакого другого транспорта на улицах не наблюдалось. Дорогу освещали редкие зажженные фонари. На Сент-Чарльз-авеню параллельно мостовой поблескивали, убегая вдаль, трамвайные рельсы.

Гарден-Дистрикт, некогда прекраснейший из городских районов, превратился в полупрозрачное подобие самого себя. Буйно разросшиеся сады, лишенные регулярной стрижки, хлынули наружу через кованые ограды и растеклись по округе, заполоняя ее беспорядочным сплетением кустов и лиан.

Крэнк свернула на Ферст-стрит, и мы словно перенеслись на сотню лет назад. Дома, несмотря на облупившуюся краску, полусгнившие двери, сломанные перильца и треснутые, разбитые или заколоченные досками оконные стекла, стояли вдоль улицы, подобно горделивым часовым в парадном карауле. Со всех сторон их обступали старинные виргинские дубы, укутанные в сероватые узорчатые шали испанского мха.

Грузовик свернул на Колизеум-стрит и вдруг, взвизгнув тормозами, резко остановился. Меня бросило вперед, но ремень безопасности вовремя щелкнул, избавив меня от катапультирования через ветровое стекло. Я отлетела назад, на сиденье, а Крэнк тем временем перевела рычаг на нейтралку, поставила на ручник и выключила зажигание.

Сердце у меня стучало, тело все еще сотрясалось от мощных вибраций мотора, а уши словно заложило ватой.

— Вот мы и дома! — звонко объявила Крэнк. — Пойдем!

Я выпрыгнула из кабины, не выпуская из рук коробки, и закинула на плечо рюкзак. Едва мои ноги коснулись твердой земли, меня посетило непреодолимое желание рухнуть на колени и возблагодарить Бога за то, что оставил меня в живых после стольких испытаний, но я все же воздержалась, пытаясь наконец обрести устойчивость.

— Сюда! — крикнула мне из темноты Крэнк.

Я ступила на тротуар и задрала голову, обозревая нависшего над нами темного каменного исполина. Ух ты!

Двухэтажный дом на углу Ферст-стрит и Колизеумстрит стоял посреди запущенной лужайки за черной металлической оградой, окруженный густыми дебрями. Его высокая прямоугольная громада выцветшего лиловатого оттенка была украшена двойными портиками, кружевными коваными перилами и черными колониальными ставнями, обрамлявшими огромные окна. Из некоторых окон пробивался тусклый свет, приглушенный темными шторами, грязью и копотью.