Путь серебра - Елизавета Алексеевна Дворецкая

меренский. Туда мы и правили. Другого пути для нас все равно не было. И вот встретили… вас.

Даг и Арнэйд переглянулись, будто спрашивая друг друга: ты слышишь то же, что и я? – и в один голос воскликнули:

– Поверить не могу!

Но никто не засмеялся.

– Это правда, – подтвердил рыжебородый; когда он назвал свое имя – Тьяльвар, – Арнэйд вспомнила, что и он бывал среди сборщиков дани, приходивших к ним из Хольмгарда в прежние годы. Тогда его темно-русые волосы были длинными и двумя гладкими волнами лежали на груди, а теперь он был острижен коротко, как и остальные, рыжая борода отросла и свалялась. – Мы шли, если от Итиля брать, чуть не целое лето. Когда мы к Итилю подошли, в нем еще высокая вода стояла и перелетных птиц была прорва, а здесь уже поля сжаты и гуси назад на юг летят.

Тем временем Ошалче опомнилась от изумления и попыталась встретить гостей как полагается. Заторопилась: эти люди, от которых веяло привычкой к насилию, внушали ей ужас, как настоящие ёлсы, но если они примут из ее рук пиво и хлеб, то уже не смогут причинить зла.

– Кто у вас старший? – спросил Даг, оглядывая гостей.

Он испытывал то же чувство, что и его дочь: лица были вроде знакомые, но казалось, что обладатели их стали другими людьми.

– Я и Годо, – ответил Свенельд.

– Нет, во всем вашем войске. Может, стоит подождать…

– Во всем войске нет старше меня и Годо! И если его ждать, мы тут от жажды умрем, да, дренги?

– А где же Боргар Черный Лис? – Арнэйд слегка улыбнулась, вспомнив краснолицего хёвдинга, который в ту последнюю зиму все к ней присватывался.

– В Табаристане от мушмушевки помер.

– От чего? – Арнэйд раскрыла глаза. – Это болезнь такая?

– Нет, это брага такая. У них там овощ растет, мушмуш[5], вроде яблок, только помягче и послаще… Мы два года пива настоящего не видели. – Свен сам взял ковш из рук Ошалче, не дождавшись приветственного слова. – Аварцы в Тавьяке хоть вино делают как у греков, а где сарацины живут – там ничего не достать. Брагу делали из чего попало, чуть не из дерьма верблюжьего…

Не договорив, он припал к ковшу и враз выпил все до дна – так и полагалось по обычаю, но едва ли кто когда делал это с такой жадностью. Допив, Свен перевернул ковш вверх дном, сглотнул и скривился, переводя дыхание, – отвык от вкуса обычного ржаного пива. Глаза его покраснели и увлажнились, он заморгал, будто вот-вот потекут слезы.

И весь он как будто оттаял; даже Арнэйд, глядя на него, ощутила облегчение.

– А там жара, – продолжал Свенельд, вернув ковш Ошалче, – мухи, пыль… Он занемог от этой мушмушевки, два дня лежал, лицом посинел весь… Потом начал орать что-то дикое… Тошнило его какой-то грязью… мы ему уж меч в руку дали, чтобы «соломенной смертью» не помер, а он вдруг вскочил и на людей бросился, чуть не зарубил одного… он все равно потом под Итилем сгинул. Мы его схватили, Боргара, а он вдруг обмяк и на руках у нас повис. Положили его на пол, видим, помер… Это давно было… – Свен нахмурился и почесал щеку, – тем летом еще, первым. Потом мы меж собой хёвдингом выбрали Хродрика, родича моего. Вы его не знали, он был из Хедебю. Он и знатнее всех у нас был, кроме нас с Годо, но постарше и поопытнее. Да его потом в битве на море ранило, а от раны лихорадка, ну и…

– У вас была битва на море? – удивился Даг. – На каком?

По лицу его было видно, что все привычные представления об устройстве мира, сложившиеся за сорок с лишним лет жизни, этот день перевернул и перемешал.

– Да на Хазарском же. Это море как море, берегов не видно. С ширван-шахом. Мы там на островах обосновались, оттуда по разным сторонам ходили, а он войско собрал и на нас хотел напасть. Вышли на него свеи и даны, они у нас одни умели на воде сражаться. Их меньше было, чем хасанов, но размололи их, просто в пыль. Корабли очистили, людей тыщу или больше потопили. У самих потери были небольшие, но Хродрику стрелой в бедро попало… Его сам этот лечил, как его, Ётунов лекарь…

– Хавлот, – подсказал плотный парень с рыжими волосами и бронзовым от загара лицом.

– И то сказал: двергов из ран выгонять меня дед научил, но против здешних шайтанов нет у меня сильных слов… Ну а потом… люди собрались и нас с Годо выбрали старшими.

Пока Свен говорил, Ошалче, дикими глазами поглядывая на него, подносила ковши пива его спутникам, и с ними происходила та же волшебная перемена: глаза увлажнялись, лица оттаивали. Наблюдая за ними, Арнэйд понимала: привычный мерен обряд встречи гостей – со времен появления в доме Ошалче она всегда сетовала на его длительность и однообразие – обрел свой изначальный смысл. Принимая пиво из рук хозяйки дома, пришельцы сбрасывали с себя дух иного мира, того, что за гранью освоенного, и возвращались в число живых людей. Глядя, как один за другим они жадно выпивают свою долю, переворачивают ковш, жмурясь от слез, и переводят дух, Арнэйд и сама чувствовала, как отпускает ее потрясение, сменяясь, однако, все растущим изумлением. Чем яснее она осознавала, что все это происходит на самом деле, тем изумление ее делалось не меньше, а больше.

Вслед за Ошалче к каждому гостю подходил Даг и подавал лепешку с сыром; полагалось откусывать от этого один раз и класть на стол, но те жадно съедали все до крошки.

– И хлеба человеческого два года не видели… – с набитым ртом прояснил Хольви, видя изумленный взгляд Арнэйд. – Разве у хасанов хлеб?

– Вы вернулись… – начал Даг, но сам сообразил, что из такого похода все вернуться никак не могут. – Сколько вас вернулось?

– После Итиля уцелела половина где-то. От наших, что под стягом Олава шли, две с половиной тысячи, они все со мной. А эти, Ётуновы, – Свен помрачнел, – не знаю, но похоже на то, они все к ётунам пошли…

– Но где же Арнор и Виги? – неуверенно спросила Арнэйд, не понимая, о каких ётунах он толкует. – Ты мне сказал, что они… живы?

– Ваши двое живы. – Свен слегка просветлел лицом, сам довольный, что может сообщить добрую весть. – Виги тем еще летом так животом однажды маялся, мы думали, помрет, ан нет. Человек сорок тогда померло. От воды дурной, что ли…

– Там не