Черный мотылек - Рут Ренделл

Иногда песок бывал плотно утрамбован, становился жестким и совершенно гладким, порой залив каким-то образом собирал его морщинками, превращал в пенку на кипящем молоке. Сегодня песок ровный, цвета темной охры, но местами на него острыми уголками, словно шевроны на рукаве, легла черная блестящая пыль. Так на листе белой бумаги, повинуясь магниту, выстраивается рядами металлическая стружка. Приезжие принимали черные полосы за гудрон или еще какой-нибудь загрязнитель, но Урсула знала — это ракушки, растертые в пыль вечным движением моря.

Ракушки лежали повсюду — белые гребешки, блюдечки цвета слоновой кости, мелкие завитушки, иссиня-черные створки мидий, где порой блестела жемчужина или виднелся присохший моллюск, ракушки-«бритвы» — точь-в-точь лезвие в оправе из агата. Впервые попав в эти места, девочки (тогда еще маленькие) бросились собирать ракушки и таскали их домой каждый день, пока не пресытились. Спустя много лет Урсула нашла потускневшие, пропыленные, пропахшие ракушки в кладовке, сложила в пакет, отнесла на пляж и рассыпала там. На следующий день, прогуливаясь привычным маршрутом, она уже не смогла отличить вчерашние раковины от тех, которые лежали здесь целую вечность, — море отмыло их, отчистило до блеска.

Сегодня на пляже не было никого, кроме Урсулы. Туман висел неподвижно. Одиночество оказалось кстати, появилась возможность поразмыслить. В Ланди-Вью-Хаусе, рядом с Полин, не призадумаешься, а на ночь, оставаясь одна в своей комнате, Урсула по настоянию врача принимала снотворное. Почему ей так нравится туман? — спрашивала она себя. Неужели потому, что Джеральд его ненавидел? Вероятность такого объяснения Урсула не исключала: ей нравился туман именно потому, что его не любил Джеральд, и эта погода целиком принадлежала ей — ее тайное, неотчуждаемое владение.

А еще она любила туман за то, что он все скрывал от взгляда — и Ланди-Вью-Хаус, и другие дома на утесе, и людей, и в особенности Джеральда. Скрывал все, кроме чистого ровного песка, отмытых морем белых или иссиня-черных, переливчатых раковин. Теперь она не нуждалась в такой укромности. «Укромность», повторила про себя Урсула, наслаждаясь звучанием слова. Давным-давно она старалась каждый день заучивать и употреблять длинные книжные слова, чтобы произвести впечатление на мужа, угодить ему. Вот глупая, попеняла себе Урсула, но попеняла спокойно, без досады.

Она повернула домой, не по своим следам, а по дуге, чтобы пройти ближе к линии прилива, и уже не впервые подивилась тому, как равнодушно приняла смерть мужа. Ей полагалось пережить шок, а шока не было, только минутная растерянность, как будто ее застали врасплох, и сразу же — облегчение. И чувства вины не было. Как-то Урсула прочла — ах, сколько книг, журналов, альманахов, еженедельников и газет прочла она за последние годы! — что скорби сопутствует острое желание вернуть умершего к жизни хоть на несколько часов и получить наконец ответы на вопросы, которые так и не были заданы. Да, кивала она, я бы хотела спросить его почему. Почему ты так обошелся со мной, почему отнял так много? Почему отвел мне второе место — и даже не второе — в глазах моих же детей? Почему женился на мне? Нет, даже не так: почему хотел жениться? Но чтобы получить ответ, пришлось бы не только оживить Джеральда, но и изменить его характер. Тот Джеральд, какого она знала, и не подумал бы отвечать.

Урсула припомнила еще одну загадку: миссис Эади. Вот уже много лет она не вспоминала об этой грузной, печальной старухе — дочь в монастыре, сына зарезали, фотография в серебряной раме возле маленькой зеленой в крапинку вазы. Так и стоит перед глазами, столь же отчетливо, как песок и ракушки. А спустя год они покинули Хэмпстед, перебрались сюда, на вершину утеса, в дом с видом на Бристольский канал и остров Ланди.

Туман поднимался. Урсула знала его повадки: дымка не рассеется окончательно, приподнимется и опустится снова, подтает и сгустится опять, и так весь день. Сейчас уголок белой шторы отогнулся, она истончилась, пропуская бледные лучи солнца. Проступила гостиница — агрессивно-красный кирпич, низкий фронтон, черепица цвета герани, которая росла в развешенных повсюду горшках. Пелена тумана с определенным изяществом облекала эту декорацию, словно предъявляла ее многочисленной публике, собравшейся на берегу полюбоваться местными красотами.

На мгновение проступил и ее дом — теперь это ее дом. Не пожизненно в ее владении, не на правах арендатора — собственность. И все гонорары, какие поступят от книг Джеральда, — тоже ей. Почти все имущество Джеральд завещал жене, за вычетом щедрых подарков Саре и Хоуп. Пожалуй, завещание мужа изумило Урсулу сильнее, чем его смерть. Гуляя в одиночестве по берегу, она долго размышляла над этим и пришла к выводу, что таким образом Джеральд компенсировал ей причиненный ущерб. Он не пытался уверить, будто на свой лад любил ее, но помнил, что он перед ней в долгу. Присвоил ее жизнь, отобрал.

На вершине утеса показалась фигура Полин — племянница стояла у ворот и усердно махала рукой. Урсула помахала в ответ, без особого энтузиазма. Ей предстоит совершить поступок, какого никто не ожидает от вдовы, — возьмет и пригласит Полин в гостиничный бар, выпить по стаканчику.

И снова туман сгустился в одночасье — так она и знала — и скрыл из глаз Полин, ее приветливо машущую руку.

Человек верит всему, что написано в газете, пока не прочтет свою собственную историю, опутанную паутиной лжи. И тут он призадумается, однако ненадолго, а потом к нему вновь вернется вера в печатное слово.

«Центр притяжения»

Ежедневно в Ланди-Вью-Хаус доставляли три газеты. Урсула пока не отказывалась от прессы ради Полин, которая любила почитать за завтраком, но твердо намеревалась аннулировать подписку, как только племянница уедет. Она предвкушала тот момент, когда больше не будет никаких газет. Лично ей больше нравится, угощаясь грейпфрутом и тостом, любоваться берегом.

С утра море было спокойным, густого синего цвета, ровного, без изумрудных сполохов, и над ним — бледное, очень светлое, без туч небо. Отлив только начался, песок еще влажный, и мальчик лет двенадцати строил высокий замок с башенками, рвом и подъемным мостом. Папаша с двумя малышами пытался запустить красно-белого змея, но ветра не было, и змей не мог оторваться от песка. Джеральд тоже запускал для девочек змеев, а сколько замков он им построил!

— Ты заметила, — проговорила Полин из-за газеты, — что никто не желает высказать простую истину насчет безработицы? А правда в том, что теперь женщины работают. Если бы все они уволились, безработицы среди мужчин не было бы, но никто не осмеливается рассуждать об этом вслух.

— Это не политкорректно, — согласилась Урсула.

— Тебе когда-нибудь хотелось работать? В смысле — не помогать дяде Джеральду, а за жалованье?

— Я подумывала присматривать за детьми в гостинице. Им часто нужна няня.

Полин уставилась на тетю, проверяя, не шутит ли. Лицо Урсулы оставалось непроницаемым.

— Но ты этого так и не сделала?

— Джеральд не одобрил идею.