Месть по наследству - Олег Владимирович Кондратьев

в сотне километров есть село Емецк. Когда-то городом считался, а теперь вот село из десяти улиц. Там работает фельдшером Прокофьич.

Дэн напряженно вспоминал, откуда он знает про это село Емецк? Ну конечно, это из Васькиных рассказов, как он ездил туда опознавать тело своего тылового начальника Гулия!

— Я знаю о нем! Мой хороший друг рассказывал, что Прокофьич там моргом заведовал. И было ему тогда уже лет сто.

— Ишь, как все переплетается! Может, и сто. Никто уже не знает. Да и фамилия с именем позабылись. Прокофьич да Прокофьич. Морга там уже нет, но фельдшерит он по-прежнему, только на общественных началах. И еще занимается своим хобби — ядами. Я привез его к нам сюда, разумеется неофициально, и попросил исследовать тело Разумовского. Вот тут-то и начались неожиданности. Старик отыскал в крови погибшего следы очень необычного вещества, — заместитель победно посмотрел на Дениса. — Им оказался батрахотоксин.

Вилков непонимающе пожал плечами.

— Один из самых сильных ядов животного происхождения на планете. По специфическому воздействию не имеет равных. В тысячи раз сильнее цианида и кураре. Вызывает практически мгновенный мышечный спазм, начиная с конечностей, парализует скелетную мускулатуру, потом сердечный спазм, паралич дыхания.

— Значит, Сергей был сразу обездвижен.

— Непонятно, зачем надо было перерезать горло. Говорить подполковник не мог, шевелиться тоже. Смерть и так наступила бы в течение пяти минут. Даже если бы его сразу нашли, от батрахотоксина противоядия нет. А ведь такой яд не то что в Северодвинске, а и в России отыскать практически невозможно.

— Откуда же он взялся?

— Может, в каких-то специфических лабораториях имеется, не знаю. А в живой природе он содержится в кожных железах некоторых видов лягушек-древолазов из рода листолазов. Самая опасная так и называется листолаз ужасный. Живут только в Южной и Центральной Америке. Маленькие такие, желтенькие, а потрогаешь — и окочуришься. Прокофьич столько порассказал…

Денис напряженно размышлял о чем-то своем:

— Значит, это демонстрация.

— Какая демонстрация? О чем вы?

— О перерезанном горле.

— Демонстрация чего и кому?

— Если мы это поймем, то и убийцу вычислим.

— Эй-эй, какие «мы»? Я же предупредил, что этим делом занимается полиция.

— Да-а-а? А кто мне только что говорил, что начальство этот «висяк» уже под сукно упрятало?

— Но мы будем искать!

— Вот и я буду. Поговорю сейчас с Ириной Сергеевной. Говоришь, у нее своя версия имеется?

— Послушайте, вдова, можно сказать, до сих пор в шоке, ей многое… кажется. Не относитесь серьезно к ее словам.

— Хорошо, капитан, ни в какие полицейские расследования я не собираюсь лезть. А с вдовой поговорю, чтобы ее успокоить. Только если у вас что-то новое появится, свяжитесь со мной, ладно?

Заместитель кивнул и направился к выходу.

— Ну как, не зря поговорили?

Женщина не расположилась в мягком кресле, а присела на кончик жесткого стула и замерла с прямой спиной, скрестив ладони на коленях, обтянутых черным траурным платьем.

«Такое горе кого угодно подкосит», — подумал Вилков, отметив ее резко поседевшие волосы и глубокие вертикальные морщины на щеках.

— А мне он не верит. Кивает, соглашается и ведет себя, как с глубоко больной.

— Может, вы зря так об Илье, Ирина Сергеевна? Он старается, да и следствие еще не закончено, рано делать какие-то определенные выводы.

Женщина пропустила эти слова мимо ушей.

— Но вы, Денис, обязаны выслушать меня очень внимательно, потому что… потому что от этого зависит ваша жизнь и жизнь близких вам людей!

«Может, ей действительно нужен доктор?»

— Конечно, Ирина Сергеевна, я очень внимательно вас слушаю.

— Сережу убил мой сын!

«Час от часу не легче! Или это она иносказательно?»

— Да-да, я уверена, что это сделал Антон.

«Что у нее трое сыновей, я знаю. Когда я еще лейтенантом сопровождал их в Ленинград, сыновей было двое, а третьим она была беременна. Значит, старшему сейчас должно быть лет двадцать пять — двадцать шесть, среднему на три года меньше, а младшему — чуть за восемнадцать. Только, хоть убей, не помню, как их зовут. Да и сейчас, на поминках, видел лишь одного. Кажется, среднего. И зовут его… зовут… Алексей! Точно».

Женщина, кажется, прочитала его мысли:

— Артем уехал на третий день после похорон. Его и так с трудом отпустили на эти дни со службы. Он проходит срочную в РВСН под Красноярском. Алексея вы видели за столом. А старший — Антон. Это моя боль и… проклятье!

Мальчик тяжело переживал уход отца из семьи. Он никогда не говорил вслух на эту тему, замкнулся в себе, вообще перестал разговаривать, так что матери пришлось отвести его к врачу. Тот посоветовал обратиться к психологу, потому что физических причин отсутствия речи не обнаружил.

Старания детского психолога, заботливое отношение матери, доброжелательный климат в семье, казалось, постепенно дают свои результаты: мальчик заговорил, влился в школьный коллектив, стал лучше учиться, у него даже появились приятели. К моменту вступления в подростковый возраст он уже ничем не отличался от своих товарищей. Вместе с ними он пришел в секцию бокса, которую быстро сменил на занятия карате.

Кружков, занимающихся различными видами единоборств, в те годы в городе расплодилось как грязи. «Преподавали» в них хорошо, если просто дилетанты от спорта. Но немало было и таких «тренеров», которые открыто насаждали культ силы и безжалостности. В отношении Антона такая идеология попала на благодатную почву. Быстро освоив азы жесткого единоборства, подросток стал решать все свои проблемы с их помощью.

— А я, — ладони Ирины Сергеевны начали разглаживать воображаемые складки на коленях, — вместо того чтобы забить во все колокола, оправдывала его и себя каким-то «трудным взрослением», «переходным возрастом». Оказалось, действительно, переходным: от хулиганства к преступлению! Мало того, — женщина не жалела себя, — я еще и всеми силами пыталась улаживать скандалы с родителями избитых одноклассников, пользуясь тем, что сама преподаю в этой школе. Антон же как с цепи сорвался. У него появились какие-то друзья за стенами школы, он мог не прийти ночевать, а дома дерзил в ответ на