Детские странствия - Василий Леонтьевич Абрамов

я две хватил, - говорит Степка и предлагает мне: - Пойдем на деревню шататься.

Степка сильно покачивается, не столько от выпитого вина, сколько от желания показать всем, что он здорово хватил. Хочется пойти с ним пошататься, как шатаются, выпив, взрослые мужики, но мне уже не до того, - мутит. Выпиваю холодной воды - легче не становится. Тогда я залезаю на чердак, ложусь там в углу и скоро засыпаю.

Просыпаюсь уже вечером. В деревне тихо - праздник кончился. Спускаюсь с чердака, захожу в избу.

- Где ты, дурачок, голодный пропадаешь весь день? - спрашивает мать. - Искали тебя, искали… На, поешь хоть корочки.

Обидно было проспать рыбники, и обида эта долго не проходила. Сколько раз потом, когда я просил кушать, мать говорила:

- Что ты, Васька, где взять - недавно праздник был.

Долго после праздника приходилось нам подтягивать животы.

Отец ходил мрачный: сначала оттого, что нечем было опохмелиться, а потом от долгов, в которые ему пришлось залезть, чтобы не ударить перед гостями лицом в грязь.

КОРЕНЬ УЧЕНЬЯ

Из ребят нашей деревни только один Федька ходил в училище. Я видел, как он дома, водя пальцем по строчкам, читал букварь и мелом, длинным, как гвоздь, писал на грифельной доске. Федька гордился своей грамотностью. Я говорил ему, что осенью тоже пойду в училище, получу букварь и доску и тоже буду грамотным.

- Черта два! - говорил Федька. - Таким оболтусам, как Буйдины, в жизнь не научиться читать-писать!

Мой старший брат, Терентий, два года ходил в школу и научился только расписываться и читать по складам. Не повезло в ученье и моему брату Ивану, Однажды учитель, показывая букву «г», спросил учеников, на что эта буква похожа. Ученики дружно ответили, что буква похожа на крюк, которым бабы выгребают из печки угли. Иван хорошо запомнил это. И на другой день, когда учитель спросил его, какая это буква, брат быстро ответил:

- Эго, господин учитель, буква-крюк«.

Его подняли на смех.

Иван обиделся, убежал из класса и больше не стал ходить в училище.

Пример моих братьев убеждал меня, что научиться грамоте - дело трудное.

Но ведь я задумал стать псаломщиком, чтобы можно было вволю поесть пшенной каши, - значит, надо было скорее поступать в школу.

- Может, Васенька, тебе подождать еще годок? - говорила мать. - Тем летом наймешься пастушком, заработаешь денег, батька купит тебе бахилы, тогда и пойдешь учиться. А то как же зимой без бахил будешь ходить?

Ждать, пока отец купит бахилы, - никогда не пойдешь учиться. И разве можно ждать, если Степка и Андрюшка уже собрались в школу? Правда, я моложе их почти на год, но они мои товарищи, а от товарищей отставать негоже.

Рано утром собрались мы втроем и зашагали по дороге в деревню Шуринга. Две с половиной версты от нас до этой волостной деревни, на дальнем краю которой стоит двухэтажный дом училища.

Входим в него, подталкивая друг друга, и попадаем в полутемную комнату с железной печкой под лестницей. В комнате полно ребят.

К нам сразу подходят два долговязых парня, молча оглядывают нас с ног дл головы, и потом один из них спрашивает:

- Что, сопляки, учиться пришли?

- Учиться, - с заискивающей улыбкой отвечает Степка.

- А как учат сопляков, знаете?

В предчувствии надвигающейся на нас беды мы уже все втроем заискивающе улыбаемся.

Второй, молчавший до сих пор парень манит меня к себе пальцем. Я покорно подхожу к нему.

Больше нет надежды на то, что нам удастся миновать беду.

- Наклонись! - приказывает парень.

Я наклоняюсь. Он вскакивал мне на спину. Под его тяжестью я падаю на пол. Он хватает меня за шиворот, поднимает и снова заставляет нагнуться; садится на меня верхом, больно дергает за уши, бьет ногами по животу:

- Но-о! Пошел!

Пошатываясь, я делаю несколько шагов.

- Стой! - приказывает он, соскакивая на пол. - Теперь лягайся!

Я послушно поднимаю ногу, чтоб лягнуться. Кто-то хватает меня за ногу, дергает, и я падаю.

Потом я сижу на полу, плачу и размазываю руками по лицу кровь. Степка и Андрюшка тоже сидят на полу и тоже плачут.

Окружающие нас ребята смеются, спрашивают:

- Ну как, понравилась наука?

Андрюшка и я молчим. А Степка, всхлипнув, кричит:

- К чертовой бабушке такую науку!

Когда пришел учитель, ребята побежали в класс, и мы втроем поплелись за ними. Вошли и остановились в нерешительности: все садятся за какие-то черные горбатые столы, а нам сто делать?

Учитель увидел на моем лице кровь и подошел ко мне. У него была такая же большая, как у моего отца, борода, только черная. Сначала он мне показался страшным, и я втянул голову в плечи, боясь, что он ударит меня. Учитель посмотрел на меня строгими глазами, но не ударил.

- Где это ты так расквасил себе нос? - спросил он.

- Это он с крыльца упал, Михаил Ильич! - крикнул кто-то из ребят и погрозил мне кулаком из-за спины учителя.

Над черными горбатыми столами поднялось много угрожавших мне шлаков, и я понял, что должен молчать, а то мне будто плохо.

- Надо смотрел себе под ноги, - сказал учитель уже не так строго и стал расспрашивать меня, Степку и Андрюшку: из какой деревни, чьи сыновья, как зовут.

Приободрившись, мы стали бойко отвечать на все его вопросы.

- Значит, учиться пришли? - спросил Михаил Ильич.

- Учиться! - хором ответили мы.

- Корень ученья горек, да зато плод сладок, - сказал Михаил Ильич и, потрепав каждого из нас за волосы, добавил: - За одного грамотного дают трех неграмотных.

Он посадил нас троих за одну парту, и мы стали осматриваться вокруг.

Класс был большой, светлый, с белыми стенами; посередине два столба подпирали потолок.

Учитель разговаривал с другими ребятами, и у нас было время осмотреться. Потом он начал урок.

- Если мы выйдем на улицу и посмотрим вверх, - говорил Михаил Ильич, - то увидим, что небо опрокинуто, как чаша. Над нами небо высокое, а вдали оно подходит к самой земле, словно обрывается.

Степка, самый бойкий из нас, заерзал на парте.

- Это там, где старухи прядут и на небо прялки кладут? - не утерпев, громко спросил он.

- Ишь какой прыткий! - сказал Михаил