Одинокий орел по имени Бернардо - Люси Гордон

Из кухни появилась крупная женщина лет пятидесяти. Бернардо представил ее как Стеллу, домоправительницу. Стелла поздоровалась с Энджи на отличном английском и сообщила, что вино и закуски ждут их. А она заканчивает готовить настоящую еду. Закуски оказались бобовыми оладьями, горячим сыром, разными травами и печеными помидорами.

— Если это только закуска, то мне не терпится узнать, что же такое настоящая еда, — с веселым изумлением пробормотала Энджи.

— Это будет праздник. — Бернардо налил ей в бокал «марсалу». — Стелла счастлива видеть вас. Она любит демонстрировать свое умение готовить, а я редко привожу сюда гостей.

С бокалом в руке он начал показывать ей дом. Несмотря на красоту, это было суровое место. Немного тяжелой, темной дубовой мебели. На полах, выложенных каменной плиткой, лишь кое-где виднелись лоскутные коврики. Стены голые, каменные или кирпичные. Энджи заметила несколько картин, но это не были ценные работы старых мастеров, как в Резиденции. Одна из них — панорама Монтедоро. Город далеко внизу освещен солнцем и гордо высится над долиной. Потом детские акварели: улицы маленького города и мужчина в темной одежде, какую носит Бернардо.

— Да, подразумевается, что это я. — Он улыбнулся, заметив ее взгляд. — Акварели нарисовали дети местной монастырской школы после того, как я заплатил за них, чтобы у них был выходной день.

Приглядевшись, Энджи заметила слово «Grazie» («спасибо») внизу картины.

— Очаровательно, — проговорила она. — И часто вы их так балуете?

— Они приходят в гости на Рождество, — он пожал плечами. — Иногда совершают путешествие в театр. Школа крошечная. Мне это почти ничего не стоит.

Из кухни появилась Стелла и что-то озабоченно сообщила ему. Он ушел вместе с ней. Энджи продолжала рассматривать дом. Одна дверь осталась полуоткрытой. Она увидела в щель только фрагмент кровати. Поколебавшись мгновение, толкнула дверь, чуть увеличив щель.

Большая кровать занимала почти всю комнату. Голые каменные стены, пол выложен красной плиткой. У кровати коврик. Один плетеный стул и сосновый стол, на котором Бернардо держал некоторые свои вещи. Так могла бы выглядеть келья монаха, если бы не старомодный портрет женщины над кроватью. Энджи уже видела портрет предка Бернардо. Теперь она увидела портрет его матери и поняла, как тесно переплелись в нем они оба.

Лицо женщины заинтриговало ее. Красивое, с пухлым чувственным ртом, чуть тронутым улыбкой. Но в глазах — умных и наблюдательных — таилось что-то такое, что отвращало от нее. Ты несправедлива, подумала о себе Энджи. Это были глаза женщины, попавшей в ловушку ситуации, которая заставила ее бороться за выживание. И она справилась. Однако настороженность и подозрительность матери перешли к сыну.

Тайна Бернардо стала еще загадочнее.

Из осторожности Энджи не стала здесь задерживаться.

В следующей комнате не чувствовалось средневековой атмосферы. Современный компьютер, стол и шкафы с ячейками.

— Здесь я выполняю бумажную работу, — с гримасой сообщил вернувшийся Бернардо. — И благодарю небеса за современную технологию, позволяющую тратить на нее минимум времени.

Два огромных окна в глубине комнаты отражали голубизну неба. Энджи распахнула их и отпрянула: глазам ее открылся крутой обрыв в долину. У нее захватило дух, закружилась голова.

В мгновение ока Бернардо очутился рядом и обхватил ее за талию.

— Мне надо было предупредить вас, что окно открывается прямо в обрыв.

— Все в порядке. Я не боюсь высоты. Я просто поражена.

— Отойдем от окна, — сказал он, втягивая ее в комнату. — Так лучше.

Он всего лишь совсем легко обхватил ее за талию, но она почувствовала стальную силу этого мужчины, которая приводила ее в восторг и ужас. Сердце билось в предвидении чего-то необычного. Она ощущала жар его тела и вдыхала острый мужской запах. И конечно, он тоже воспринимал ее реакцию на него. Такое не утаишь и не спрячешь.

В следующее мгновение она встретилась с ним взглядом и увидела все, что хотела. Тем не менее, он отпустил ее, сохраняя безопасное расстояние между ними.

— У Стеллы сейчас будет готов ленч, — сказал он не очень твердым голосом. — Еда отличная, и мы не должны заставлять ее ждать.

Стол был накрыт в простой комнате рядом с кухней. Белые стены, выложенный красными плитками пол, два французских окна, смотревшие прямо на фонтан.

— Волшебное место, — выдохнула она, — когда они принялись за еду.

— В это время года. Зимой разве что несколько человек находят его волшебным. На этой высоте холод бывает ужасным. Иногда я вижу в окно только снег и туман, которые словно отрезают долину. Будто паришь над облаками.

— Но вы же можете жить в Резиденции?

— Могу. Но не живу.

— Но ведь там и ваш дом тоже?

— Нет, — отрезал он и взглянул на нее. — Уверен, что вы слышали всю историю.

— Какую-то часть, — призналась она. — Откуда мне знать, если вы так остро реагируете?

— Я?

— В аэропорту Лоренцо представил вас как своего брата, а вы поспешили уточнить: «сводного брата». Будто хотите, чтобы каждый знал: вы — другой породы.

— Конечно, нет. Просто мне не нравится плавать под фальшивым флагом.

— Но разве это не то же самое, только другими словами? — мягко спросила она.

— Да. По-видимому, это так, — подумав, ответил он.

— Почему вы не позволяете себе быть членом семьи?

— Потому что я не принадлежу к ней, — просто ответил он. — Я родился в другой семье — моей матери и моего отца. Мое имя Бернардо Торнезе. Для здешних жителей оно и сейчас единственное.

— Только для них?

— По документам я Мартелли, — немного поколебавшись, продолжал он. — Баптиста изменила мою фамилию, еще когда я был ребенком и не мог помешать этому.

— Но она, должно быть, хотела быть доброй и дать вам имя вашего отца.

— Знаю. И почитаю ее за это. Почитаю за доброту. Ей нелегко было взять меня и жить со мной рядом — ведь я постоянно напоминал ей о неверности мужа. Она проявила доброту ко мне и в других делах. Отец купил этот дом и другую собственность в деревне, вероятно, для того, чтобы передать ее моей матери, а потом и мне. Но когда он погиб, все было записано на его имя и перешло к Баптисте. Она сказала, что эта собственность по праву принадлежит мне, и записала ее на меня. И, пока я не вырос, управляла ею.

— Какая потрясающая женщина!

— Да. Чувство долга по отношению ко мне никогда не изменяло ей.

— Но разве это только долг? Возможно, она любила вас?

— Как она могла любить? — нахмурился он. — Подумайте, ведь она должна была ненавидеть мою мать!

— Вы когда-нибудь ощущали эту ненависть в ее поступках?