Красный властелин - Сергей Шкенев

Серая пыль, вечная спутница роденийских дорог и их же проклятие, скрипела на зубах и оставляла во рту солёный привкус. Или не оставляла? — соль чувствовалась постоянно, а происхождение её оставалось неясным. То ли это кровь из распухшего и изрезанного об обломки зубов языка, то ли начинает проявляться тихое помешательство. Интересно, покойники сходят с ума?

Еремей Баргузин перестал считать себя живым месяц назад, когда принял бой на перекрёстке дорог у безымянной рощицы. Двое их осталось, из всего отряда, остальные так и легли в землю без похорон и отпевания. Они теперь не живут, так можно ли самому быть живым?

— Шевели мослами, Ерёма! — старший десятник Барабаш оглянулся на еле переставляющего ноги товарища и неожиданно усмехнулся. — И это, Еремей… рожу попроще сделай.

— Что? — бывший профессор среагировал не сразу, оторвавшись от невесёлых мыслей.

— Да ничего, просто у тебя профессорство прямо на лице написано. Не может такого быть у нормального глорхийца.

— А сам? — Баргузин на ходу поправил ненавистный трофейный шлем, постоянно норовивший съехать на нос.

— А я не совсем нормальный, — усмехнулся Матвей и хлопнул ладонью по нагруднику доспеха.

Доспех тот он лично снял с командира вражеского разъезда, позавчера «удачно» заночевавшего у небольшого костерка. На кольчуге до сих пор заметны пятна крови, облетающие сейчас пересохшими мелкими чешуйками. Но где её отмыть в степных предгорьях? Вода здесь вообще величайшая ценность, за которую могут незатейливо убить. Или затейливо — тут уж по обстоятельствам. Собственно, так и произошло — глорхийцы расположились на ночёвку около единственного на два дня пути колодца. Три человека — «а люди ли они?» — умерли во сне, в счастливом неведении, а вот четвёртый и пятый немного задержались на белом свете. Совсем чуть-чуть задержались — старшему десятнику не понадобилось много времени на допрос. Кстати, он же и заставил Еремея перевести то, что осталось от пленных, в окончательно неживое состояние.

Дело, конечно, важное и нужное, но до этого ни разу не приходилось вот так… Из огнеплюйки проще. Проще, да… только последний кристалл разрядился к Эрлиху Белоглазому ещё две недели назад, а новых не предвидится. Если только повезёт. Повезёт?

— Ты чего бубнишь, профессор?

Еремей вздрогнул от неожиданности. Он что, разговаривал вслух?

— Огнеплюйки, говорю.

— Будут! — уверенно заявил Барабаш.

— Откуда?

Матвей обеспокоенно оглядел единственного оставшегося в живых подчинённого:

— Ты ничего не помнишь?

— Что я должен помнить?

— Однако, — старший десятник, не далее как час назад втолковывавший Еремею боевую задачу, удивлённо покачал головой.

Впрочем, и у самого память работает избирательно, милосердно затирая целые куски. Особенно про попадавшиеся по пути деревеньки, где пиктийские боевые маги восполняли запасы энергии. Если закалённый разум старого вояки отказывался воспринимать увиденное, то что говорить о практически мирном человеке, ещё недавно протиравшем мантию в университете?

— Будут тебе огнеплюйки.

— Откуда? — повторил вопрос Баргузин.

Барабаш посмотрел на зависшее в зените солнце, вздохнул и указал Еремею на чахлые заросли каких-то колючих кустов в четверти версты от дороги. Привал?

Да, привал. Почти голые ветки со свернувшимися от зноя листьями всё равно создавали маломальскую тень, и казалось, будто бы жара отступает и можно хоть чуть-чуть перевести дыхание.

— Хреново, Ерёма?

Вместо ответа бывший профессор попытался залихватски сплюнуть, показывая, как настоящий роденийский солдат относится к трудностям похода, — «или бегства?» — но в пересохшем рту не нашлось слюны.

— Терпимо, Матвей.

— Ага, — оживился старший десятник и достал из-за голенища сапога сложенную карту. — Вот смотри.

Грязный палец с обкусанным ногтем ткнулся куда-то в переплетение замысловатых линий и непонятных значков.

— Видишь?

— Вижу, — согласился Еремей. — А что тут?

— Соляная шахта.

— И что?

— А то самое! — ноготь сдвинулся выше и левее. — А вот здесь наши «добрые друзья» устроили склад трофеев.

— Зачем? — недоумение Баргузина звучало искренне.

— Как это — зачем? Без трофеев войны не бывает, — Матвей для вящей назидательности даже поднял вверх указательный палец.

— Так пиктийцы нашим оружием пользоваться не могут, — обоснованно возразил Еремей.

— Хм… — Барабаш снял шлем и почесал затылок. — А вдруг головожопых захотят вооружить?

Сказал, и сам не поверил в собственные слова. Скорее небо упадёт на землю, чем надменные пиктийские аристократы доверят дикарям хоть что-то магическое. Магия — удел избранных. И негоже всяким там вонючим и кривоногим сынам степей лапать грязными руками чистое и светлое… Недостойны, короче! Ведь никому же не придёт в голову дать огнеплюйку волосатому зверю аблизьяну с Эриванских островов? Нет, не придёт, ибо неофициальным девизом Империи с давних времён стало высказывание одного из их правителей: «За хребтом людей нет!»

Надо заметить, что Пиктия всегда существовала наособицу. Отделённая от остального мира Калейским хребтом и омываемая холодными водами Хмурого моря, она чувствовала себя в полной безопасности. А что — немногочисленные перевалы намертво перекрыты сторожевыми крепостями с сильными гарнизонами, флот охраняет побережье, а дракониры внимательно следят за небом. Чем не жизнь? Тем более что у главного соперника и вечного противника, Родении, драконы как-то не прижились. Сколько ни старались их укоренить соратники Владыки — всё впустую! От одного вида роденийского правителя несчастные рептилоиды начинали чахнуть, пухнуть… и дохнуть — в итоге.

— Ерёма, ты меня слушаешь?

— Так ты же молчишь, — удивился Еремей.

— Да? — несколько смущённо произнёс старший десятник и вернулся к карте. — Вот, значится… Заночуем в шахте.

— А утром на разведку?

— Зачем утром? Ночью и пойдём.

— Но…

— Солдат ночует тогда, когда позволяет обстановка, и это не зависит от времени суток! — Барабаш ободряюще хлопнул подчинённого по плечу. — Не боись, Ерёма, сделаю из тебя справного воина. Хочешь в пластуны?

В пластуны Баргузин не хотел. Те ребята, конечно, все как один личности легендарные, но он-то мирный человек и всю жизнь служить не собирается. Да и кончилась та жизнь. Совсем кончилась. Хорошо бы после войны вернуться в родной университет: к бестолковым студентам, к сволочному ректору, к пыльным свиткам биармийских рукописей… Но невысказанное желание проходило по разряду сказок, где-то между говорящими рыбами и кашей из топора.