Последняя любовь Гагарина - Дмитрий Бавильский

– А что ты не тормознёшь тогда никого?

Этот вопрос выглядит логично, если бы снегоход стоял на оживлённой трассе, однако за всё путешествие из пункта А в недоступный пока пункт Б Олег Гагарин не видел ни одного транспортного средства. Его никто не обгонял, да и он тоже никого не. Гость понимает молчание водителя по-своему.

– Сейчас я тебе помогу. Тормозну, – говорит он уверенно и хлопает дверцей.

Выходит, значит, на снег, на мороз, вытягивает руку – всё как положено, всё как у людей.

И в этот самый момент (или чуть позже, но совсем через минимальный промежуток времени) раздаётся отдалённый шум приближающегося транспортного средства.

В зеркало заднего обзора Гагарину видно, что к ним приближается мощный тягач, который его спаситель благополучно тормозит. Они цепляют снегоход к тягачу и тащат его сколько-то там км до ближайшего городка, где есть не только автомастерская, но и, о чудо, постоялый двор.

Попутчик, выполнив предназначение, благополучно исчезает, едва они въезжают в посёлок, поблагодарил и растаял в заполярной мгле, будто и не существовал вовсе.

Олег, поставив машину в гараж, пошёл в столовую, отведал наваристого борща со сметаной и дёрнул пару запотевших рюмок огненной воды.

Затем на постоялом дворе, в жарко натопленной комнате, не разуваясь, развалился на огромной, непропорционально раздутой перине.

Самое удивительное, что утром его боевой конь завёлся с первой попытки. Отогревшись в гараже. Накануне он сильно замёрз. Просто замёрз. Замёрз и не выдержал.

Гагарин про тот северный случай и не думал после, мало ли чего… А в этот раз Голос услышав, тут же вспомнил, что да, было. Вспомнил тот, первый раз, когда…

Так бывает, если возвращаешься в места, где давно не был, встречаешь старинного знакомого или находишь между страниц увесистого тома пожелтевший конверт с письмом. И тебя словно к розетке подключают, возвращается контекст, тот самый, который был да сплыл, весь вышел.

В жизни Гагарина нет ничего странного или необъяснимого. За исключением этого самого голоса, непонятно откуда идущего. Его и за исключение-то посчитать сложно: ну было один раз, теперь вот, много лет спустя, так же случайно и бесповоротно, вторая серия. И не факт, что когда-нибудь случится третья. Но ведь может. Раз было.

12

– Чего же ты хочешь? – спрашивает Голос.

Гагарина трудно удивить. Он точно знает, что Голос – не галлюцинация. Так уж мир устроен. В нём всякое бывает. Мало ли что. Почти уже вступая в диалог, Гагарин пожимает плечами. В комнате душно. Ему хочется выйти на балкон. На улице листва шепчет, над домом прохладное облако проплывает, похожее на карту Древней Греции.

На подоконнике лежат сигареты и зажигалка. Гагарин закуривает, так думать легче. И отвечать легче.

– Как все, – после паузы говорит Гагарин, – хочу, чтобы всё было и мне за это ничего не было…

– Но это слишком общо, – сердится Голос, – чётче, чётче формулируй.

– Ты меня как-то врасплох застал, – оправдывается Олег, он привык оправдываться, даже если в том нет особенной необходимости.

– Думай сейчас, потом будет поздно, – Голос проявляет раздражение. – Впрочем, может, и не будет…

– В голову всякие глупости лезут, – смеётся Олег, – вроде того, чтобы Фриде перестали каждое утро подкладывать носовой платок с синей каймой.

– Шутка хороша один раз, – обижается Голос.

– Ну да, да, я понимаю, – спешит согласиться Олег, – а вот нельзя что-нибудь глобальное хотеть, типа мира во всём мире?

– Ну и дурак же вы, Олег Евгеньевич, – еще больше сердится Голос, – желание должно быть конкретным. Иначе это не желание, а пустая фантазия, мечта…

– Ну, вам виднее, – Гагарин путается в «ты» и «вы», не помнит, в каких он отношениях с хозяином Голоса. Точнее, не хочет помнить, страшно ему.

Голос молчит, а Гагарин думает глупые мысли.

13

«Здоровья, денег, счастья в личной жизни (квинтэссенция народной мудрости, в ней дурного же не пожелают). Ну и, конечно, конечно же, исполнения всех желаний!».

Гагарин представляет поздравительную открытку, как он пишет в ней, как буквы вдавливаются в глянцевую бумагу. Вот и сигарета истлела в руке, дым растаял, а Гагарин продолжает стоять на балконе под уже давно высохшими плавками китайского производства, висящими здесь с прошлых выходных (последний приступ трудового энтузиазма), обозревая окрестности.

Древняя Греция в небесах растаяла подобно пломбиру, превратившись в пену воздушного океана, а Олег всё стоит, зацепившись взглядом за подробность в пейзаже. Словно бы ждёт чего-то. Продолжения разговора, например.

Потом стряхивает оцепенение, взгляд снова становится подвижным, осмысленным. Вспоминает про пельмени, да поздно, они давно уже превратились в ком глины, «для перорального употребления» совершенно негодный. Олег морщится и идёт выливать дымящуюся биомассу в унитаз.

Гагарин так и не понял, зачем Голос звучал, чем их общение закончилось. Что же всё это значит? Или может значить…

Вздохнул, пошёл включить радио – в памяти снова возникла та самая мелодия, навязчиво требуя немедленного воспроизведения. Олег Гагарин справедливо рассудил, что поймать её на радиоволне у него больше шансов. Потому что по МУЗ-ТВ её крутили недавно, значит, вряд ли повторят в ближайшее время (песенка эта – не новинка и не проверенный хит), а на радио, глядишь, и попадётся.

Тем более что fm-радиостанций теперь развелось такое значительное количество, что где-нибудь да обязательно, как пить дать, всплывёт.

Гагарин вздыхает, отпуская мысли о Голосе восвояси. Куда подальше. Выключает счётчик, зажигание, вытаскивая ключ из автомобиля своего сознания.

О’кей, хорошо, всё будет хорошо, только, пожалуйста, никаких предзнаменований, знаков. Ничего лишнего. Ничего личного.

Как это происходит, откуда берётся? Однажды спохватываешься: оказывается, вот уже который день подряд напеваешь одну и ту же мелодию, буквально пару музыкальных фраз, сцепку наиболее «ярких» слов. Раньше «западали» и прорастали стихи…

…Я помню безумие привязанности к некоторым полуслучайным строчкам, которые кружили вороньём до состояния полной бессмысленности – до тех пор, пока последние крупицы смысла оказываются вымыты постоянными повторениями до состояния полной невменяемости.

Голой фонетики.

Есть в этих мелодиях, в этих фразах какая-то внутренняя целостность, которая цепляется якорем и, кажется, уже невозможно от этого избавиться – оно присутствует уже даже в непроявленном, неназванном, неназываемом виде.

И опять же, от качества сознания и собственно качества стихов песня совершенно не зависит. «Я не нарочно, просто сов-пало», включило, закрутило какие-то механизмы, шестерёнки заклацали хищными зубами, и… пошло-поехало.