Адония - Том Шервуд

— Кто главный? — спросил монах из-за спин сопровождающих его всадников.

— Я, — ответил сэр Джаддсон и, невесомо приподняв руку, заставил своих егерей опустить ружья. — Я пострадал от этого человека и вершу над ним суд. А вы, святой отец, кем бы вы ни были, знайте, что находитесь на моей земле.

— Понимаю, — чуть помедлив, отозвался монах. — Если мы пользуемся вашей дорогой… То готовы вам заплатить стандартную дорожную пошлину. В тройном размере. Поскольку мы едем здесь уже третий раз.

— Это достойно, — слегка поклонился сэр Джаддсон. — Но намерены ли вы, святой отец, вмешаться в мои дела с этим семейством?

— Намерен, — твёрдо сказал монах, — и вмешаюсь, поскольку призыв к этому прозвучал. Но пока вмешаюсь лишь настолько, чтобы уяснить себе суть происходящего. Я выслушаю обе стороны — и заверяю вас, джентльмены, разрешу спор справедливо и честно. Кто будет говорить первым?

Спустя несколько минут, выслушав неторопливый рассказ владельца имения, монах спросил у молодого дворянина:

— Ты с чем-нибудь не согласен, сын мой? Твой обвинитель ничего не напутал?

— Нет, — ответил, с трудом вставая на ноги, дворянин. — Всё так. Но я должен сказать… Он — сумасшедший! За пустяковую рану он потребовал пять тысяч фунтов! А когда узнал, что у меня нет таких денег, распорядился повесить — меня и ребёнка!

— И мёртвого пса, — серьёзно добавил Джаддсон. — Для компании.

— Сын мой, — сказал, обращаясь к связанному дворянину, темнолицый монах. — Со скорбью свидетельствую, что ты намеренно искажаешь факты. Деньги, как выясняется, у тебя потребовали не за рану, — кстати, не тебе судить, пустяковая она или нет, — а большей частью за ущемлённое достоинство. Так?

— Именно так, — наклонил голову Джаддсон в ответ на направленный в его сторону взгляд монаха.

— Но сын мой, — снова обратился монах к связанному, — иное оскорбление чести стоит и миллиона. И судить об этом — только тому, кому нанесено оскорбление. Пострадавший оценил его в пять тысяч — и что я могу возразить?

— Но послушайте, святой отец! — отчаянно вскрикнула женщина. — Он распорядился повесить не только моего супруга, но ещё и ребёнка! Под тем предлогом, что он, когда вырастет, будет мстить!

— Да, — жёстко вставил сэр Джаддсон. — Повесить и его, чтобы избежать беспокойной жизни в дальнейшем. А вас, леди… Нет, вас убивать не за что, но в подвал посадить до конца дней ваших — придётся. Иначе вы первое, что сделаете — потянете меня в суд.

— Думаю, это справедливо, — вдруг произнёс монах. — Дочь моя! Причиной всему был твой муж. Следовательно, он должен понести наказание, определяемое пострадавшим. Далее. Владелец этого леса и этой дороги вынужден повесить и сына — на том простом основании, что тот действительно будет мстить. Так же, как вынужден и тебя лишить возможности навредить ему. Твой супруг бросил камешек, который вызвал лавину. Не станешь же ты обвинять за это саму лавину?

— Святой отец! — отчаянно закричала женщина. — Спасите ребёнка! Это не мальчик!

— Что это значит? — быстро дёрнул капюшоном монах.

— Это девочка! Муж мечтал о наследнике, а когда родилась дочь, он стал звать её мужским именем и одевать в мужскую одежду! И даже шпажку… Она не будет мстить! Это не сын!

— Это так? — после небольшой паузы спросил монах у дворянина.

— Тот удручённо кивнул головой.

— Тогда… — монах помедлил, о чём-то задумавшись, и обратился к Джаддсону: — Тогда позволь, сын мой, сделать тебе предложение.

— Всё замерло на поляне. Какой-то миг даже лошади не фыркали и не переступали. А монах завершил свою мысль:

— Я готов, сын мой, купить у тебя эту женщину, и эту девочку. За любые деньги. У меня есть гарантии, что никто из них никогда не обратится в суд, и я готов тебе эти гарантии предъявить. Ты же можешь повесить и виновного в происшедшем, и его пса. Замечу ещё, что наши мушкеты здесь ни при чём. Если ты не согласишься — мы просто уедем.

— За любые деньги? — задумчиво проговорил Джаддсон.

— Именно так.

— Что ж. Согласен.

— Расплатись, — громко бросил монах одному из спутников, а второму тихо добавил: — Всех их — к нам в «Девять звёзд».

— Сделаем, патер, — прошептал всадник ему в ответ.

— И главное, — сказал монах, и всадник поспешно склонил голову, вслушиваясь. — Эта девочка для всех, кто живёт по соседству, должна стать сиротой. Обставь так, что родители её просто исчезли. Карету отгони к болоту и оставь там у самого края. А девочку… Ну, пусть найдут где-то рядом, в лесу. По том о её воспитании должен позаботиться наш монастырь. Мне нужна не только она, но ещё и выписка из церковной книги о её рождении.

— Всё сделаем, патер, — понимающе кивнул всадник. — И пса уберём, и все другие следы.

— Скажи, дочь моя, — спросил после этого Люпус, направляя коня к женщине, — как зовут твою девочку?

Женщина всхлипнула и, закрыв глаза, простонала:

— Адония…

К этой встрече Люпус готовился долго и напряжённо. Человек, с которым ему предстояло провести серьёзный деловой разговор, был довольно известен: Люпус ехал к необъявленному главе лондонских иудеев — ребе Ицхаку. Предварительные расспросы успокаивали: ребе был обыкновенным пожилым торговцем. Но чудовищный план, который жадно ворочался в сознании Люпуса, заставлял бывшего инквизитора зябко передёргивать плечами. Проблема была не в том, как нанести внезапный удар, а в совершенном уничтожении всех следов. У полиции не должно быть ни тени сомнения в том, что произошла ужасная, но случайность!

Немного успокаивало то, что команда, необходимая для исполнения плана, была подготовлена хорошо. Да и дело обещало быть не просто выгодным, а ослепительно выгодным! В случае удачи Люпус привёз бы в сокровищницу монастыря столько денег, сколько его разбойничья шайки, пусть даже и такие удачливые, как компания Цынногвера Регента, не награбили бы и за двадцать лет. Да вот они и не награбили…

В карете Люпус был не один. У него имелся попутчик — высокого роста и с правильными чертами лица юноша лет девятнадцати. Он, как и старый монах, был сосредоточен и деловит.

— Филипп, я не спросил, — вполголоса поинтересовался старый монах, — как у тебя с древнееврейским?

— Учитель хвалит меня, патер, — ответил молодой человек, — но, мне кажется, он хвалит тем самым свою работу. А я переживаю, что говорю недостаточно бегло. Мне этот невообразимый язык даже ночью снится!

— Беды в этом нет, Филипп. Ты и не должен бегло говорить. Главное — понимать, о чём шепелявят евреи, когда говорят о тайном среди чужаков. Только так ты сможешь выдержать свой последний экзамен. Люди вокруг тебя будут далеко не простые.

— Я помню, патер.

— Конечно, было бы лучше представить тебя немым, — чтобы избежать опасности отвечать на вопросы ребе Ицхака, но тогда ты не смог бы в нужный момент обронить пару словечек, а это, как ты понимаешь, необходимо для того, чтобы Ицхак оставил тебя в своём доме.