Там, где встречаются сердца - Анастасия Доронина

— Так же… — Алина опустила голову.

— Ну вот видишь… А ты ведь растешь, деточка, ты расцветаешь… Тебе просто уже нельзя там, понимаешь?

— Я понимаю.

— И прости меня, что я так говорю.

Да за что же было Алине прощать или не прощать того, кто говорил ей правду? Там, дома, уже неделю все ходило ходуном. Отец Алины, когда-то самый видный парень на деревне, а теперь просто спившийся «синяк», известный буйным нравом по обе стороны реки, привел очередную, подобранную им где-то на шоссе бабу, и теперь шумно праздновал «свадьбу» — уже четвертую за этот год. К дому на окраине Больших Щавелей стягивались подозрительные личности со всей округи, и пили сутки напролет, и засыпали там же вповалку — и хорошо, если засыпали, потому что, возбужденные алкоголем и свободой нравов, которую проповедовал хозяин дома, «гости» не стеснялись скотских желаний. И несколько раз Алина, рискнувшая перешагнуть порог дома, натыкалась на пыхтящие по углам парочки. Она выскакивала обратно на улицу, ее тошнило от отвращения, но что делать? Ведь идти было совсем некуда!

— Деточка, я дам тебе денег. И не отказывайся, это взаймы. Езжай в Москву — там легче пробиться, выйти в люди. Я почему-то верю, что у тебя получится. Ну и потом, у тебя же там сестра, я правильно говорю?

— Да. Сестра. Родная. Люська.

— Ну вот. Обратишься к ней на первое время, она поможет… А там ты и сама что-нибудь придумаешь. Я в тебя верю.

На следующий день Алина, прижимая к груди старенький портфель с нехитрыми пожитками, тряслась на грузовике-попутке по пыльной дороге, ведущей в райцентр. А еще через день, приодетая в новый свитер, брючки и легкие летние ботиночки садилась в московский поезд. Сестру, которая уехала из дому добрых десять лет назад, она почти не помнила — у них была большая разница в возрасте. Но все-таки это была сестра, родная кровь, быть может, единственный близкий человек, который еще оставался у нее в жизни…

Она долго искала нужный дом, каждый раз подолгу собираясь с духом, чтобы подойти узнать дорогу у милиционера или прохожего. Шумная и вся куда-то летящая Москва, конечно, поразила ее, как поражает столица любого приезжего из деревни. Но все же Алина чувствовала, что потрясена гораздо меньше, чем сама ожидала. Настоящее потрясение пришло тогда, когда она все же поднялась на второй этаж Люськиного дома и позвонила в дверь.

— Ну и чего надо? — На пороге показалась высока и толстая, вся какая-то рыхлая баба. Наполовину желтые, наполовину черные волосы свешивались по обеим стонам ее лица, болезненно-одутловатого и искаженного заранее недовольным выражением. На Алину тетка смотрела как на неизвестного, но уже очень опасного врага.

— Вы… То есть ты… Ты — Люся?

— Я-то Люся. А вот ты кто такая?

— Здравствуй. Я… Здравствуй, Люся. Я Алина. Твоя сестра.

— Этого мне еще только не хватало, сестра! — протянула баба безо всякого удивления. — Ты ко мне, что ли, приехала? Сюда? Насовсем?

— Да… Насовсем. Здравствуй, Люся.

— Да зачем, господи?! Тебя что, звал кто?

Ответить на это было нечего. Потупившись, Алина стояла на лестничной площадке и молчала.

— Ладно… заходи, раз пришла, — сказала сестра после пятиминутного молчания и отступила в глубь квартиры. — Не знаю, что с тобой делать. Своей саранчи хоть пруд пруди, тебя только мне не хватало!

Потом, на кухне, за столом, покрытым липкой клеенкой, сестра изложила Алине свое видение их совместного проживания.

— Возиться мне с тобой некогда, — говорила она, с грохотом ставя перед Алиной чашку жидкого чаю и эмалированную миску, на которой лежали куски хлеба, кое-как намазанные маслом. — У меня детей трое и муж такой, что оторви да выбрось, одно только название осталось, что муж… Место я тебе найду как-нибудь, на раскладушке в большой комнате будешь стелить, а утром пораньше будь добра — подъем и мне по хозяйству помогать, хоть какая-то от тебя польза. Ну и работу найдешь, само собой разумеется. В Москве с этим несложно. Хорошего места, чтобы сразу мошну набить, никто тебе не даст, а вот у прилавка стоять или в метро контролером — это хоть завтра, такими предложениями, вон, все столбы обклеены.

— Я… я хотела учиться… — несмело сказала Алина. — То есть я хотела сказать — работать и учиться, — спохватилась она, заметив черную тень, которая сразу же наползла на лицо сестры.

— Чушь какая, — сразу отрезала та. — Десять классов отучилась? Ну и хватит с тебя. Для работы, про какую я тебе говорю, это даже больше, чем нужно. А интеллигентных штучек в нашем роду отродясь не бывало. Тебе, милая моя, еще и за свое содержание платить придется, имей в виду. И за питание — ты ведь здесь питаться собираешься? — и за койку, за жилье. А что ты думала? Москва бьет с носка! Я сама еще похуже тебя начинала, и ничего, жива! А не хочешь — съезжай. Иди на частную квартиру. Увидишь тогда, где жизнь-то слаще, у чужих людей или у родной сестры…

— Люся, Люся! Не злись, пожалуйста, то есть я хотел сказать — не обижайся… Я… Я, Люся, со всем согласна. Все будет как ты скажешь. И спасибо тебе за все, честное слово, спасибо!

— Ну вот. Значит, договорились. Сейчас, так уж и быть, отдохни с дороги полчасика, а потом…

* * *

А потом началась Алинина московская жизнь. В шесть утра Люся бесцеремонно сдергивала с нее одеяло. Обязанности были обозначены четко: пока дети спят — приготовить завтрак, потом поднять и сунуть под душ старших Люськиных сыновей, упрямых и орущих Тольку и Кольку. Сестра тем временем кормила и меняла пеленки младшему. Потом Алине полагалось собрать детей и отвести одного в школу (по дороге Толька капризничал и норовил вырвать руку, пиная Алину по ногам), а второго в детский сад (Колька спал на ходу, и девушке приходилось половину дороги тащить его на руках). Затем она отправлялась на работу. Сутки через двое сидела в стеклянной будке у эскалатора, наблюдая за плывущими мимо нее людьми, хмурыми, сонными, веселыми и задумчивыми, деловито-сосредоточенными, читающими, хохочущими… Все они поднимались туда, наверх, к свету — а она оставалась в узком стеклянном колпаке будки. Так продолжалось месяц за месяцем, и Алине казалось, что сама жизнь течет мимо нее…

Вечером все то же — уборка, готовка, забота о детях, выполнение Люськиных поручений, которых было великое множество… К вечеру девушка едва стояла на ногах от усталости. Это была очень нелегкая жизнь, не о такой она мечтала, когда ехала сюда, в этот наполненный людьми и событиями город! И все-таки ей жилось лучше, чем там, в Больших Щавелях. Она понимала это и была благодарна сестре.

Вот только… было очень, очень одиноко. Ни друзей, ни знакомых, ни даже простого сестринского участия — Люська оказалось скупа на слова и на поступки, ее узкий мир ограничивался только вот этой, «постылой, будь она проклята!» жизнью и заботой о детях. Как само собой разумеющееся, сестра забирала у Алины всю ее зарплату, каждый день выдавая ровно столько, чтобы хватило на дорогу в оба конца и булочку в обеденный перерыв. Алина должна была являться домой точно в обозначенное время — иначе Люся грозилась закрыть дверь на щеколду и оставить сестру ночевать во дворе. И все-таки эту жизнь можно было бы назвать вполне сносной, если бы…