Ирландские предания - Джеймс Стивенс

Он был правителем, провидцем и поэтом. Господином, оставившим длинную вереницу славных дел. И был он нашим магом, мудрецом и прорицателем. Все деяния его были усладой для сердца. И хотя вы можете счесть слова мои о Финне[18] чрезмерными, а мое восхищение им неоправданным, тем не менее я клянусь Царем, что превыше меня — он был втрое лучше, чем сказанное мной о нем.

Святой Патрик

Глава I

Финн (раньше его звали Фюн — в рифму со словом tune) начал воспитываться среди женщин. И в этом нет ничего удивительного, ведь именно собака учит своего щенка драться, а женщины знают, что это необходимое для жизни умение, хотя мужчины считают, что есть и другие, более искусные навыки. Этими женщинами были друидки — Бовмалл и Лия Луахра[19]. Можно удивиться, почему собственная мать Финна не научила его первым житейским навыкам, однако она просто не могла этого сделать, ведь она не осмелилась оставить его при себе из страха перед ужасным кланом Морна. Сыны этого клана долгое время боролись и плели интриги, чтобы лишить ее мужа Кула[20]  предводительства над ирландскими фениями[21]. В конце концов они свергли его и убили. То был единственный способ избавиться от такого героя; и сие было очень непросто. Ибо чему отец Финна не мог бы обучить своего сына в искусстве боя, было неведомо и людям Морна. Однако имеющая терпение гончая все же настигнет зайца, и даже Мананн[22] порой спит.

Матерью Финна была длинноволосая красавица Мюрн[23]; так ее обычно называли. Она была дочерью Тейта, сына Нуады[24] из друидов, а ее матерью была Этне[25]. Таким образом ее братом был сам Луг Длиннорукий[26], и мы могли бы представить, что, имея такого божественного братца, Мюрн могла бы и не опасаться клана Морна, его сыновей или вообще кого бы то ни было. Однако у женщин бывают странные привязанности и необычные страхи, и нередко они так переплетены между собой, что по проявлению их порой бывает трудно судить об истинных чувствах.

Как бы то ни было, когда Кул умер, Мюрн снова вышла замуж; на этот раз за короля Керри. Она отдала своего ребенка на воспитание Бовмалл и Лии Луахре, и мы можем быть уверены, что она дала ему должные наставления, и во множестве. Малыша отвезли в леса Слив-Блум[27], где начали втайне воспитывать.

Вероятно, эти две женщины любили его, поскольку вокруг просто никого больше и не было. Он стал их жизнью; наверняка они с двойным умилением и благословением взирали на этого белокурого малыша. А волосы у него действительно были очень светлыми, и именно за белокурость позже и стали называть его Финном[28]; тогда же он был известен как Деймне[29]. Его кормилицы наблюдали, как пища, которую они вкладывали в его небольшое тельце, энергично и пружинисто возрастает вширь и ввысь, пребывая дюймами упругой плоти, которая сперва ползала, потом переступала, а затем побежала. Птицы стали его товарищами по играм, хотя, должно быть, его друзьями были и все прочие обитатели леса.

Малышу Финну предстояло повести множество дней в одиночестве под потоками небесного света; в такие часы мир казался ему просто солнечным светом и небом. Хотя были и не менее долгие дни, когда все вокруг исчезало, растворяясь, словно тени в сумерках, и пропадало в бесконечных струях и каплях дождя, стекающих в лесу с одного листа на другой и скатывающихся наконец на землю. Ему предстояло исследовать все крохотные узкие извилистые козьи тропки, по которым он мог прошлепать своими босыми ножками; ему было интересно, куда они ведут, и он удивлялся, обнаружив, что в какие стороны они бы ни направлялись, то все равно, изрядно пропетляв среди раскидистых крон, они приводили его в конце концов к двери его собственного жилища. Наверное, он представлял тогда свою собственную дверь как некое начало и конец мира, откуда все выходит и куда все возвращается.

Возможно, он мог и не видеть жаворонка, но он слышал его в бесконечном и бескрайнем небе, как тот трепещет и заливается где-то там, в вышине, и, казалось, в целом мире не оставалось при этом иного звука, кроме этой невыразимой сладости; и так прекрасен был этот мир, способный порождать такие звуки! Каждый свист, каждое чириканье, воркование, клекот или карканье стали ему знакомы. Он мог всегда сказать, какой собрат из великого пернатого братства издает звук, до него в данный момент доносящийся. И ветер был знаком ему во всех своих видах; он прислушивался к тысяче его голосов, доносившихся до него в любое время года и в любую погоду.

Порой конь случайно приближался к частоколу, ограждающему жилище его, и хмуро взирал на Финна, а Финн в ответ смотрел на него. Конь мог вдруг попереть на него, внезапно возбуждаясь, раздувая ноздри и вытягивая к нему свою морду, а потом резко развернуться и ускакать прочь, взбрыкивая, крутя хвостом и мотая гривой. Иной раз в поисках тенистого местечка без назойливых насекомых выходила к нему из леса волоокая корова с большим розовым носом, или заблудившаяся овца тянула к нему из зарослей свою узкую и мягкую морду.

«Я мальчик, — мог думать он, глядя на уставившуюся на него лошадь, — а мальчик не может отгонять мух хвостом», и отсутствие этого хвоста порой огорчало Финна. Он мог замечать, что корова порой шумно и грозно дышит, но при этом у нее благородный вид, а овце прилична робость. Он пытался переругиваться с галками и даже хотел пересвистать дрозда, а потом удивлялся, почему он устал дуть в дудку, а дрозду все нипочем. Ему предстояло наблюдать за толкущимися в воздухе мошками, которые напоминали крошечные желтоватые точки, и за другими, плотными ребристыми крепышами, которые набрасываются, словно кошки, кусают, как собаки, и летают, будто молнии. Он мог бы пожалеть паука, который словит себе на горе такую