Любимый мой - Дэй Леклер

— Если так, то пусть маска останется на своем месте.

— Тебе решать. Ты, я вижу, хочешь выйти замуж с закрытыми глазами.

— А ты вообще ничему не веришь, не так ли?

— Абсолютно.

— И как же это случилось? — неожиданно мягко поинтересовалась она, и Чэз даже подумал, что недостоин такого участия.

— Я потерял веру давным-давно.

— Может, когда-нибудь она вернется к тебе.

— Если ты хочешь достичь именно этого, тебя ждет горькое разочарование. — Чэз осторожно убрал руку, выпрямился. — Я предлагаю тебе крышу над головой, постель. Я буду верен данному тебе обету столько, сколько будет длиться наш брак. Прими то, что я могу дать тебе, или уходи.

— И никакой любви?

— Абсолютно.

Шейн неожиданно поняла, что его взгляд говорит обратное, и если она не ответит ему прямо сейчас, он поцелует ее, чтобы убедиться, так ли приятны ее губы на вкус, как и на вид.

— С какой стати я должна согласиться на подобный брак? — спросила она.

Чэз отошел от нее и снова сел на свой стул.

— Откровенно говоря, меня это не волнует. Послушай: я пришел сюда, чтобы найти себе жену, — он со звоном поставил чашку на стол. — Я объяснил тебе свои причины, я был честен с тобой. Беспощадно честен. Если то, что я предлагаю, не соответствует твоим желаниям, скажи сейчас. У нас есть еще время, чтобы найти новых партнеров.

— Я не хочу больше никого искать.

— Ты уверена? — недоверчиво переспросил он: если она вдруг отступит, ему придется срочно искать другую невесту. — Я не настроен играть в игры.

— Я тоже. Только у меня есть один, последний вопрос.

— Какой?

— Как ты относишься к детям?

— Я не против детей, но в этом вопросе стараюсь быть разумным. Давай разберемся в наших отношениях и устроим наш брак, прежде чем заводить детей.

— Но ты не исключаешь возможности их появления в будущем?

— Нет, конечно. А как сама ты относишься к детям?

— Я люблю их, — улыбнулась Шейн. — Я даже готова усыновить или удочерить детей твоих рабочих.

Эти слова заслужили явное одобрение Чэза.

— На моем ранчо и на мили вокруг большая нехватка маленьких детей. Но я посмотрю, что можно будет сделать для тебя.

— Очень интересно, — протянула Шейн и задумалась.

— Почему бы тебе не рассказать мне, что тебя так заинтересовало? — наконец прервал паузу Чэз.

— Понятия не имею, — усмехнулась Шейн.

— Давай же! Расскажи!

— Откуда ты знаешь, что я способна превратить твое ранчо в уютный дом? Какими качествами должна обладать твоя жена?

— Думаю, обсудить этот вопрос следует где-нибудь в более уединенном месте. Здесь есть милый балкончик, выходящий в сад. Не знаю, свободен ли он, но я готов рискнуть и выяснить это, если ты захочешь. — Чэз сделал приглашающий жест, и только сейчас Шейн обратила внимание на его огрубевшие и покрытые мозолями руки. — Может, пойдем туда?

Шейн замерла. Она слишком хорошо помнила этот балкон: здесь они с Чэзом впервые встретились. Она увидела его внизу, в саду. Чэз наблюдал за ней, изображая из себя шекспировского Ромео. Получалось не очень, с поправкой на «ковбойскую» версию пьесы. А потом он поднялся к ней наверх. Правда, предпочел несколько иной путь, чем герои трагедии, воспользовавшись вместо увитой плющом решетки обычной винтовой лестницей. Взглянув в его голубые смеющиеся глаза, Шейн забыла обо всем на свете. Он легко перемахнул через железные перила балкона и страстно поцеловал ее в губы, мгновенно завоевав ее сердце. Потом они долго разговаривали, мечтая о сказочной жизни вместе, которую и попытались сделать реальностью, поженившись сразу же, как только наступила полночь.

Шейн кивнула, не обращая внимания на протестующий звон колокольчиков:

— Звучит просто замечательно.

Чэз уверенно вел ее по саду. Кустарники вдоль тропинок уже стояли почти без листьев. Поздняя осень. Шейн молча следовала за ним, опасаясь, что, стоит ей заговорить сейчас, Чэз обязательно узнает ее. «Интересно, — подумала она, — помнит ли он, что этот балкон прилегает к той самой комнате, где я останавливалась всякий раз, когда приезжала с Рейфом в гости или по делам к семье Монтегю? Теперь там никто не живет, и вся мебель покрыта от пыли старыми простынями.

— Марианна! — окликнул ее Чэз.

— Да? — ответила Шейн, всеми силами стараясь скрыть, что это имя пробуждает в ней болезненные воспоминания о тете и о Флориде.

— Я уже говорил тебе, что живу на ранчо. Так вот: почти все время я занят делами.

— Значит, ты совсем не будешь появляться дома?

— Все зависит от времени года и сезонных работ. Я просто хочу, чтоб ты знала, что тебе придется проводить долгие часы в одиночестве. Тебя это устраивает?

— Нет проблем. Свободное время я могу проводить в занятиях искусством.

— Ты художница?

— Не совсем. Недавно я управляла семейной фермой.

Эта женщина все больше и больше удивляла Чэза.

— Значит, ты имеешь представление об образе жизни на ферме или на ранчо! — воскликнул он. — И, конечно же, знаешь, что там люди живут изолированно от внешнего мира.

— Знаю по опыту: иногда поездка в ближайший город занимала целый день. — «По крайней мере, так было в Коста-Рике, на кофейной плантации Рейфа», — добавила она про себя, а вслух продолжила:

— Сомневаюсь, что наша ферма похожа на твое ранчо, но общие черты у них, надеюсь, есть. Если так, то я могу следить за счетами, управлять рабочими, составлять платежные ведомости и заниматься домашним хозяйством.

— А что ты не умеешь делать? — усмехнувшись, поинтересовался Чэз.

— Вообще-то есть одна существенная вещь… Чэз скрестил руки на груди и удивленно поднял бровь:

— И что это?

— Не важно.

Ситуация явно забавляла его. Чэз улыбнулся. И Шейн снова увидела знакомую щербинку, которую заметила еще тогда, когда они впервые поцеловались.

— Я собираюсь жениться на женщине в маске, у которой есть один большой недостаток. Интересно. Очень интересно.

— У нас еще будет время, чтобы узнать все друг о друге.

— Итак, я нашел себе жену, которой нравятся тайны в супружеской жизни, — помрачнел Чэз. — Ладно. Как хочешь.

— И ты не возражаешь? — удивилась Шейн.

— По правде говоря, у меня тоже есть секреты. Если тебя это устраивает, то и я не возражаю.

— Твой секрет… Надеюсь, он не связан с нарушением закона? — забеспокоилась Шейн.

— Мой секрет не таит в себе ничего такого, за что меня могли бы посадить в тюрьму.