Воевода Дикого поля - Дмитрий Агалаков

И страшно ему было, и любопытно. Но, как любой русский дворянин, Гриша с раннего детства знал, какой путь ему уготован: стать верным слугою царю православному и защищать отечество свое.

А в ту пору, когда взрослел Григорий Засекин, было от кого защищать Русь!

– Отрок, отрок! Жив? Глядите, пресветлый князь, глаза открывает…

Это он услышал над собой. Два лица к нему выплывали из тумана.

– Точно он? – спросил тот же голос.

– Что же вы думаете, Андрей Михайлович, я своего спасителя не разгляжу?

– Ну-ну, – усмехнулся все тот же голос, – подумать только, он и магистра решил в полон взять! Прямо на ливонские копья полез! Без страха и удержу! Молодец!

Григорий, с трудом сфокусировав взгляд, узнал в склонившихся над ним людях Данилу Адашева, командира дворянской конницы с лицом простым и веселым и тяжелой золотой серьгой в правом ухе, и пресветлого князя Андрея Михайловича Курбского. Сам же он, Григорий, лежал под пологом шатра; рядом, тут и там, корчились в муках раненые: остро кололи сердце их тяжкие стоны, а то и в голос кричали искалеченные храбрецы.

– Лекарь! – окликнул Адашев доктора. – Как-то голова у нашего героя, цела? Умом не повредился?

– Не извольте беспокоиться, Данила Федорович, голова цела-целехонька, кожу только и рассек меч – шелом спас. Добрый шелом!

– Ну, очнулся, вояка? – усмехнулся Адашев.

– Ага, – слабо откликнулся Григорий.

– Ага! – передразнил его Курбский. – Ты больше с саблей на копье-то не лезь. На копье рыцарское мушкет есть!

– Да, пресветлый князь, – покорно согласился Григорий.

– Будет жить, – утвердительно кивнул Курбский. – Да молодец же ты, молодец! – похвалил он молодого вина. – Поболе бы таких!

– Говорил тебе: я твой должник, – очень серьезно сказал раненому юноше Данила Адашев. – И таковым долго быть не привык.

Не переоделся еще после сечи лихой командир – вся его кольчуга была покрыта бурыми пятнами. Да и Андрей Михайлович, тоже не из брезгливых, что касалось крови врага, еще не успел снять европейскую кирасу.

– Так и я твой должник, – подмигнул князь Курбский Григорию. – Лучшего командира ты для меня спас нынче. Как твоя фамилия, отрок?

– Засекин, – проговорил Григорий. – Князь Засекин, – с гордостью добавил он.

Курбский нахмурился, прищурил левый глаз.

– Ярославские?

– Новгородские – из Ярославских.

– Значится, мы с тобой дальняя родня. – Воевода покачал головой. – Вдвойне приятно. Был такой князь на Руси – Федор Ростиславович Черный, из смоленских, если тебе ведомо. А после первой женитьбы еще и ярославским стал. Овдовев, вторым браком на ордынской княжне Анне, правнучке Батыя в Орде женился и детей нарожал. У Давида, его сына, тоже был сынок – Василий Грозный, вот его сыновья-то и стали нашими корнями: от Василия Васильевича Курбские пошли, а от Глеба Васильевича – Засекины. Так-то, брат! А через Анну еще и кровь самого Чингисхана примешалась. Славные у тебя предки были – гордись ими!

– Горжусь, – не без труда кивнул Григорий.

– Как и Данила Федорович, буду рад тебя видеть, княжич. Найдись, когда ноги поднимут.

– Так что же ливонцы – сдались? – набравшись храбрости, спросил Григорий.

– Как же им не сдаться, когда у нас такие бойцы, как ты? – Курбский переглянулся с Адашевым. – Не мудрено!

– А как Дерпт, будем брать? – не удержался от очередного вопроса Григорий.

– Будем, будем, – довольно усмехнулся Андрей Михайлович. – Ты пока раны зализывай, отрок, да сил набирайся!

Как только два полководца ушли, вихрем подскочили Петр со Степаном.

– Живой! Живой! – бухнувшись на колени, Петр Бортников ударил кулаком по скамье, но тотчас ойкнул, отдернул руку.

– Хорошо еще, не друга своего по башке хватанул, – урезонил его немолодой уже Фома. – Мечом не намахался, что ли?

– Цыц, – шикнул в ответ Петр. – Ишь, разговорился, холоп!

Степан, тоже опускаясь на колени перед постелью товарища, усмехнулся. На этот раз Петр тихонько дотронулся до здорового плеча раненого друга и вдруг совсем по-мальчишечьи… заплакал. Слабо сжав руки товарищей, заплакал от счастья и Григорий. При друзьях-то позволительно было.

– И не только сам живой, а еще и Даниле Федоровичу Адашеву угодил, – похвалил Петр. – Жизнь спас!

Степан Василевский охотно поддержал:

– Да уж, такого не позабудешь!

Вскоре Фома выпроводил их, а Григорий еще долго смотрел на грубую холстину – крышу походного лазарета, и слезы текли по его щекам, едва тронутым весенним пушком.

А еще два дня спустя, разбуженный канонадой, Григорий выбрался из санитарной палатки и, опираясь на саблю в ножнах, покачиваясь, забрался на холмы, где совсем недавно величаво сидел в седле рыцарского коня магистр ордена. Летнюю ночь в клочья рвала канонада. Адский пламень изрыгали бомбарды в сторону Дерпта – палили по его крепостным стенам и башням, а мортиры – посылая снаряды навесом – жгли сам город.

19 июля 1558 года не выдержал осады старинный город Дерпт – сдался на милость победителя и вновь стал Юрьевым.

Скоро Григорий вернулся в войско, что грозным маршем шло по ливонским землям, оставляя там, где возникало сопротивление, выжженную пустошь и дымящиеся руины. Сам русский царь благословил полководцев своих стать палачами каждому, кто осмелится перечить его монаршей воле. Не по нраву были юному княжичу кровопролитие и разбой, однако сдерживал он свое сердце – куда еще деваться пусть и родовитому, но бесправному холопу государя всемогущего? Петька Бортников тоже чурался безоглядной резни, но чуждо то было Степану Василевскому.

– Что с бою взято, то свято! – любил повторять Степка, и зло и весело звучала в устах его старинная присказка. – А война без крови – точно море без воды! Добуду свою пядь землицы чухонской, ой, добуду!

Так рассуждали тогда многие русские дворяне – их обещали наградить занятыми землями. Сегодня ты с мечом в руке лезешь в драку за городишко или деревеньку, а завтра ты здесь же – помещик и полновластный хозяин.

Один ливонский замок за другим сдавался московитам. В течение лета и осени все того же 1558 года до Ревеля и Риги дошли русские полки, взяли Курляндию и остановились на границах Восточной Пруссии и Литвы. Через многие бои под командованием Данилы Адашева прошли трое молодых новиков, матерея, набираясь жестокого опыта.

И тут Ливонский орден неожиданно запросил пощады. Иоанн поначалу не пожелал идти на уступки, но позже передумал. Орден уже готов был рассыпаться, как старое ветхое дерево, Москве же срочно понадобились свежие полки на южных границах. Алексей Адашев решил-таки осуществить давний свой план, который казался ему куда важнее всех ливонских завоеваний!