Смерть в доке Виктория - Керри Гринвуд

– Переустройство? Да вы, я смотрю, новый дом возводите, господин Воддингтон-Форсайт! – Экое мучение произносить подобное имечко, подумала Фрина. Надо бы попробовать заменить его на «сэр». Возможно, это ему понравится, а она спасет от перенапряжения свои связки.

– Да, мисс Фишер. Совершенно оригинальный проект, выполнен самым модным архитекто-ром. Сэр Эдриан Гриффит[16]был столь любезен, что назвал его потрясающим зданием.

С этим Фрина была согласна. Дом, без сомнения, потрясал. Что ж, если новоиспеченная женушка задалась целью превратить добропорядочный старинный особняк в пугало для соседей, Фрине нет до этого дела. К современному искусству она относилась так же, как к барочным пристройкам к готическим храмам. Они были хороши лишь в тех зданиях, которые изначально такими и строились.

Величавый дворецкий распахнул перед хозяином парадную дверь и провел Фрину в роскошный холл с высокими потолками и позолотой, однако по чьему-то капризу сюда были добавлены пол из темного стекла и вешалка из хромированных трубок. Фрина сняла шляпку и накидку, после чего ее проводили в абсолютно современную гостиную и представили хозяйке дома.

Кристине Воддингтон-Форсайт было не больше двадцати пяти лет. Она была очень хорошенькая, с большими глазами и взглядом испуганной лани. Судя по всему, женщина была уже на пятом месяце беременности, а потому надела свободную белую накидку, концы которой нервно перебирала. Подле нее на диване цвета ржавчины сидел хмурый юнец. Он был восхитительно хорош собой: кудрявые светлые волосы, голубые глаза – лицо, за право писать которое Рафаэль и Боттичелли продали бы собственных бабок. Увидев мальчика, Фрина замерла, а тот оборвал на полуслове ее вежливое приветствие и громко спросил:

– Так вы найдете ее?

– Надеюсь, что найду. Меня зовут Фрина Фишер. А ты – Пол?

– Досточтимая Фрина Фишер, – вставил господин Воддингтон-Форсайт.

Ангельское лицо мальчика приобрело еще более хмурое выражение.

– Так что же, досточтимая мисс Фрина Фишер, вы отыщете ее?

– Постараюсь.

Фрина села, приняв скромную позу, и закурила. Госпожа Воддингтон-Форсайт едва не лишилась чувств, но Пол вдруг расплылся в улыбке. Он поднялся с места; его ноги во фланелевых теннисных брюках оказались на удивление длинными.

– Я принесу вам пепельницу, – предложил он.

– Проводи меня в ее комнату, – попросила Фрина, поспешив воспользоваться произведенным впечатлением. Мальчик побледнел, но взял себя в руки и покосился на мачеху.

– Я сама провожу мисс Фишер наверх, Пол, – вызвалась она с готовностью.

Но муж положил ладонь на ее руку.

– Нет, моя дорогая, тебе не следует изнурять себя. Пол с этим отлично справится.

Бросив назад отчаянный взгляд, Пол повел гостью вверх по лестнице, а потом по коридору, застеленному ковром, и наконец указал на запертую дверь.

– Здесь?

Он кивнул и нервно сглотнул.

– Подожди меня, ладно?

Фрина открыла дверь и вошла в маленькую, но хорошо оборудованную комнату. В шкафу висела школьная форма и воскресные платья, там было в избытке нижнего белья и спортивных костюмов и несколько пар обуви. Фрина не обнаружила косметики: ни припрятанной баночки румян, ни пудры, ни губной помады. По-видимому, девочка не особенно заботилась о своей внешности. На стенах висели религиозные литографии, самая большая – «Распятие» Грюневальда:[17]странное украшение для девичьей комнаты. Фрина пригляделась к картине, которая висела подле девственно-белой постели так, чтобы Алисия могла смотреть на нее постоянно. Зеленый, измученный прокаженный, скрючившийся в агонии, пальцы рук и ног проткнуты гвоздями – ужасное зрелище, пожалуй, ужаснее, чем реальная смерть. Художник сосредоточил все внимание на изображении истерзанного страдающего тела, испытавшего все муки мира. Без сомнения, это метафора всех возможных грехов, подумала Фрина, и мурашки пробежали у нее по спине. Она перевела взгляд на книжную полку.

Здесь были только религиозные книги: Библия, молитвенник. Фрина брала каждый том за корешок и трясла – таким образом она собрала урожай маленьких открыточек, благотворительных марок и засушенных цветов. Но не нашла ни строчки, написанной рукой девочки, кроме карточки с переписанными Десятью заповедями, явно для того, чтобы они всегда были под рукой. Возле заповеди: «Почитай отца твоего и мать твою» – Алисия приписала: «Это так трудно. Я не хочу впадать в грех, но ничего не могу с собой поделать». «Не могу» было подчеркнуто с такой силой, что карандаш прорвал бумагу.

Ни дневника, ни писем. Школьные учебники свидетельствовали о том, что Алисия была хорошисткой, интересовалась латынью и музыкой, а еще, как оказалось, играла в шахматы. Шахматные задачи были аккуратно переписаны и решены, одна была помечена тремя восклицательными знаками.

Скрипка Алисии осталась в футляре. Фрина вынула ее и коснулась струн, раздался нежный печальный звук. Это был дорогой инструмент, и Фрина, предварительно осмотрев футляр, аккуратно убрала скрипку на место.

Фрина услыхала глухой звук, донесшийся из коридора, и распахнула дверь. Утонченный Пол, услышав звук скрипки, потерял сознание. Она не стала ничего предпринимать и продолжила поиски. Простукала стены – вдруг найдется тайник? Столь набожная девица просто обязана была вести дневник, хотя бы для того, чтобы напоминать себе о необходимости бороться с греховными помыслами. Стены комнаты были обшиты викторианскими панелями без единой щелки, ковер на полу кто-то намертво прибил гвоздями, подоконник был завален вязаной одеждой. Фрина брала один пуловер за другим и встряхивала, но ничего не обнаружила. Видимо, Алисия прихватила дневник с собой. Так, Пол, должно быть, уже очнулся, решила Фрина и вышла в коридор посмотреть, как его дела.

Ослабевший мальчик сидел на полу. Фрина протянула ему свою сильную руку и помогла подняться. Она дернула его вверх, их лица оказались совсем рядом. Подобный розовому бутону рот приоткрылся и стал влажным. Фрине показалось, что вот сейчас он ее поцелует. И что ей тогда прикажете делать?

Но честь ее не пострадала, и щекотливый момент не имел развития. Находившееся в опасной близости тело отдалилось. Может, это все ей просто почудилось? Откуда взяться такой глубинной страстности в столь юном мальчике?

– Ну вот. Теперь все прошло, верно? Ты очень привязан к своей сестре?

Зря она спросила. Пол весь напрягся и высвободился из ее объятий.

– Нет. Она вечно всюду свой нос совала, да еще эта ее проклятущая религия. Алисия считала себя лучше всех вокруг. Но я огорчен тем, что она пропала.