Благовест с Амура - Станислав Федотов

Петр Васильевич помолчал, оглядывая столь разных людей, пожалуй, впервые собранных за одним столом, и обратился к приглашенным:

— Что скажете, господа мастеры?

— Может быть, сначала выскажутся господа управляющий и начальники отделов? — вмешался титулярный советник, сделав ударение на слове «господа», намекнув тем самым на неуместность обращения к работным простолюдинам как к благородным.

Казакевич недовольно встопорщил висячие на манер Невельского рыжеватые усы:

— На собраниях морских офицеров, Шарубин, принято сначала заслушивать мнение младших по чину. Мы все вместе будем строить корабль, следовательно, можем считаться одной командой, и младшие по чину здесь — мастеры. По чину, но не по значению. Они — главные исполнители, и они сейчас большие господа, чем мы с вами. — И снова обратился к приглашенным: — Мы вас слушаем, уважаемые. Кто первый?

— Наверное, мастер Белокрылов? — подсказал управляющий заводом. По-русски он говорил совершенно правильно и только четкое произношение выдавало в нем обрусевшего немца. — Давай, Григорий Иванович, скажи, как ты думаешь исполнять указание генерал-губернатора.

Старший из мастеров, лысоватый, краснолицый, седобородый мужичок, гулко откашлялся в кулак и заговорил сипловатым баском:

— Так это… мы ж с тобой, Ляксандрыч, мозговали… — Дейхман согласно кивнул; Шарубин брезгливо поморщился: видать, не понравилось чиновнику простецкое обращение работника к начальнику, — однако смолчал. А мастер говорил, ни на кого не глядя, обращаясь к управляющему: — …Лить-то, само собой, надобно по модели, это мы смогём… а вот с обработкой… — Он снова откашлялся — то ли в горле першило, то ли все-таки от смущения, — и торкнул локтем сидевшего рядом Павлова: — Ну-к, Данилыч, ты ж слесарь… тебе, само собой, заготовки и обрабатывать.

Павлов, крупный мужик с большими руками, ладони которых походили на лопаты (видно, что человек давно и постоянно имеет дело с тяжелым ручным трудом), обратился не к Дейхману, а к Казакевичу, резонно посчитав, что управляющий и так все знает.

— Обрубку литников и грубую шлифовку поделок мы, ваше высокоблагородие, ведем вручную, но, в общем, исправно, а вот шабровку и полировку делать пока не приходилось. — Речь Павлова была, не в пример белокрыловской, довольно гладкой, можно сказать, тоже «шлифованной». — Для шабровки инструмент нужен, приспособления, а для полировки — паста требуется… как это называется?.. да, тонкоабразивная, а вот где ее взять — даже не знаю.

— А инструмент для шабровки есть? — спросил Казакевич. — И что за штука такая — шабровка?

— Ну… шабровка — это, в общем, выравнивание поверхности ручным инструментом — шабером. Тонкая работа! Шаберы разные бывают… Их у нас нет, но можно купить. Может быть, где пароходы делают — в Симбирске там или где… Был бы тут слесарь-инструментальщик, сами бы сделали…

— Слесаря-инструментальщика у меня нет, — сказал Петр Васильевич. — Подозреваю, что и во всей Восточной Сибири такового не найти. Но есть человек, который, как меня заверил генерал-губернатор, будет нам весьма полезен. Потому как голова его хорошо варит. Он скоро приедет сюда с Шилкинского завода. У кого-то еще есть какие-то соображения? — оглядел капитан сидящих за столом. — Нет? Тогда, Оскар Александрович, немедленно командируйте ответственного и толкового человека в Иркутск к исправляющему должность генерал-губернатора генерал-майору Венцелю, а от него далее — в Петербург и Симбирск, чтобы закупить все, что возможно, для строительства машины и парохода. Но честно скажу: сколько отпустят денег — не знаю.

— Я полагаю, Петр Васильевич, — четко проговорил Дейхман, — его превосходительство командировал бы для этой цели именно меня.

— Ну, так и флаг вам в руки! Как у нас на флоте говорят: прямо руль и ходом! А мы будем кумекать насчет шабровки и полировки.

2

Степан Шлык в Петровском Заводе квартировал у складной да ладной вдовушки Матрены Сыромятниковой. Отдавал хозяйке деньги, которые зарабатывал на строительстве паровой машины и железных частей парохода «Аргунь», и жил припеваючи на всем готовом. Можно сказать, семейно жил, только что невенчанно.

Муж Матрены, с которым она, как сказала потом Степану, промыкалась полтора десятка лет (а выдали ее в шестнадцать), сызмала работал на лесозаготовках, на молевом сплаве[5], и погиб при разборке залома — сорвался с бревна и не выплыл. Тело с разбитой головой нашлось на три версты ниже по реке. Матрена, естественно, по-вдовьи поплакала, но не особо сильно и долго: детей с Митрофаном не нажили, а хозяйство большое — две лошади, две коровы, пять штук овечек с бараном, кабанчик на откорме, птица разная — горевать некогда, только успевай поворачиваться. Ну, ей не привыкать — оно, это хозяйство, и так управлялось ее руками.

Степана определил к ней на постой староста села (Петровский Завод числился селом, хотя, благодаря железоделательной мануфактуре, мог бы считаться городом). Узнав из сопроводительных бумаг, что мастер Степан Онуфриевич Шлык переведен на Петровский Завод по прямому указанию генерал-губернатора, староста проникся к прибывшему почтительным уважением.

— Это, ить, лучшая фатера, господин мастер, — говорил он, лично ведя Степана к месту жительства. Они шли по высокому берегу большого заводского пруда; водную гладь разрезали, важно фланируя (иначе и не скажешь), многочисленные компании уток и гусей, между которыми то и дело затевались перепалки, и Степан посмеивался в рыжую бороду, глядя на них. Он любил живность, и сердце его радовалось такому изобилию.

— А уж хозяйка, скажу я вам, ить, чистая ягода-малина! — продолжал ворковать староста. — Только-только траур по мужу сняла. И расцвела-а-а — хучь завтрева под венец! Увидите, господин мастер, и обомлеете!

Это он попал в самую точку. Видно, углядев из открытого, по случаю, тепла окошка, что староста ведет к усадьбе статного рыжебородого мужчину в черной поддевке и черных плисовых шароварах, в юфтевых сапогах «в гармошку» да еще и в картузе с лаковым козырьком (Степан-то давненько забыл про армяк и лапти), хозяйка лебедушкой выплыла за калитку — в нарядной кике и расписном платке, накинутом на округлые плечи. Грудь высока и широка — есть куда голову приклонить, скуластое по-гурански лицо свежо, щеки туги и румяны, брови — что хвосты собольи обмахнули прозрачные серо-зеленые глазищи — есть от чего обомлеть сорокапятилетнему мужику, который пятнадцать лет после смерти любушки своей Арины в сторону баб даже и не глядел. Жизнь должна все ж таки исчерпать скорбное время и потребовать то, что отложено. Степан не обомлел, однако явственно ощутил, как хорошо заточенный фуганок снял стружку с одеревеневшего, едва ли не замшелого, сердца и открыл его сокровенное естество.

— Вот, Матрена, постояльца к тебе привел, — объявил староста так торжественно, словно одаривал хозяйку неслыханной милостью. Матрена повела томным взглядом, поклонилась. Степан крякнул — ох, и бесовка! — и наклонил голову в ответ. Староста все заметил, однако с тона не сбился. — От самого, ить, генерал-губернатора на наш завод послан мастер Степан Онуфриевич — пароход для Амура ладить.