Не бойся волков - Карин Фоссум

* * *

Через час на тесном дворе было не протолкнуться. Старший инспектор Конрад Сейер рассматривал уцелевший глаз убитой. Его лицо оставалось бесстрастным. А вот лицо жертвы из-за внутренних кровотечений окрасилось в какой-то неестественный цвет. Затем он прошел в дом, поразившись царившему там порядку. И тишине. Когда он заглянул в маленькую кухню, ничто особенное не бросилось ему в глаза. Сейер проверил почту, вытащил письмо и списал адрес и имя отправителя. Он долго стоял и внимательно осматривал все вокруг. Но пока ничего подозрительного не заметил.

Работа большинства из них представляла собой ряд элементарных действий, этот день был одним из обычных рабочих дней, и все они пытались лишь выполнить свои прямые обязанности. Однако они знали, что позже, в нужный час, каждая деталь встанет на свое место. Те, кому приходилось ждать на улице, отходили в сторону и курили, а потом аккуратно убирали окурок в пачку. Ходи осторожно и не притрагивайся ни к чему. Не суетись, пропусти фотографа вперед. Это просто еще одно дело, таких будет много, и вы с ней были незнакомы. Оплакивать ее будут другие. В лучшем случае.

Гурвин стоял с сигаретой возле колодца. Он курил одну сигарету за другой с того самого времени, как начали прибывать люди. Сейчас он повернулся и посмотрел на полицейских, прислушиваясь к их голосам, — разговаривали они мало, тихо и серьезно, и слова их были проникнуты уважением к ней. К Халдис. Возможно, они представляли себя состарившимися… Ленсману казалось, что, достигнув восьмидесятилетия, все старики задумываются о смерти. О том, каково это — лежать в открытом гробу в красивой одежде, со сложенными на груди руками. Кто-нибудь сведущий в подобных делах слегка подкрасит твои щеки, чтобы пред Спасителем ты предстал во всей красе. Но с Халдис такое не пройдет. Красивой она не будет: лицо изуродовано, и поправить тут ничего не удастся. Гурвин закурил следующую сигарету и заставил себя посмотреть на деревья в лесу. Может, Эркки по-прежнему не сводит с них своего пылающего взгляда? «Почему, — подумал Гурвин, — почему пожилая женщина напугала его вдруг? Или Эркки считает врагами всех на свете? Что она такого сказала ему или сделала, что разбудило страх? За что он убил ее?» Ленсман полагал, что понять можно почти все. Во всяком случае, если захочешь. Он понимал, почему подростки так любят носиться ночами по улицам в поисках приключений и зачем они рассаживаются в машины и мчатся по городу, передавая друг другу бутылку. Скорость. Похмельный восторг оттого, что кто-то может погнаться за ними, кто-нибудь наконец обратит на них внимание. Гурвин понимал, почему мужчины идут на насилие: гнев, чувство собственного бессилия перед женщинами, которые при любом условии остаются загадкой, и, чтобы разгадать женщину, мужчине нужно сначала осторожно разбить ее скорлупу. Порой, в особо сложные дни, Гурвин понимал даже, почему люди дерутся. Но того, что видел сейчас, понять не мог. Будто какие-то странные семена прорастают в человеке, отравляя его, уничтожая все человеческое и превращая в дикого зверя. А потом такой человек все забывал. Убийство становится ночным кошмаром, далеким от жизни, даже если убийца, вопреки всем ожиданиям, вылечится, вернется к обычной жизни и ему скажут: «Видишь этот кошмар? Это сделал ты. Но ты был болен».

Ленсман посмотрел на старшего инспектора: на лице у того не дрогнул ни один мускул, порой он лишь проводил рукой по коротким волосам, будто приводя себя в порядок. Время от времени инспектор давал указания или задавал вопросы, и естественная властность его удивительно низкого голоса прекрасно сочеталась с почти двухметровым ростом. Гурвин взглянул на дом как раз в тот момент, когда тело Халдис запаковывали в пластиковый мешок. Дом опустел. Двери и окна были распахнуты, так что казалось, будто он кричит. Наверное, теперь его купит какой-нибудь городской пижон, мечтающий о небольшом лесном домике. Возможно, сюда привезут и детей — впервые за все время. Перед домом поставят песочницу и качели, а на полянке запестреют яркие пластмассовые игрушки. По огороду станет расхаживать молодежь в шокирующе открытой одежде. Может, к лучшему, что Халдис этого не увидит. Вообще-то ничего плохого в этом нет… Однако на душе у него оставался какой-то неприятный осадок, от которого ленсману никак не удавалось избавиться.

* * *

Пятое июля. По-прежнему жарко. Внезапно Конрад Сейер свернул с дороги и зашел в бар «Парк отеля». По барам он никогда не ходил. Подумав, он понял, что не был здесь со смерти Элисы, однако сейчас подобное решение было самым разумным: в баре царил полумрак и было намного прохладнее, чем на улице. Неслышно ступая по толстым коврам, он перестал наконец щуриться. Из посетителей в баре была лишь одна женщина, сидящая за стойкой. Сейер сразу обратил на нее внимание — во-первых, потому что больше никого не было, а во-вторых, из-за красного, бросающегося в глаза платья. Он посмотрел на ее профиль, пока женщина искала что-то в сумочке. Красивое платье — мягкое, облегающее, по цвету напоминает мак. А волосы светлые, густой волной спадающие на уши. Внезапно она подняла глаза и улыбнулась. От неожиданности он лишь кивнул в ответ. Она показалась ему знакомой, чем-то похожей на молодого полицейского из их отделения, чье имя Сейер никак не мог запомнить. Она ничего не пила — наверное, еще не успела заказать, а сейчас ищет в сумочке деньги.

— Добрый день, — сказал он, медленно приближаясь к ней, и, облокотившись на барную стойку, вдруг предложил, обескураженный собственной смелостью: — Сегодня очень жарко. Выпьете чего-нибудь?

Может, это жара во всем виновата?.. Или возраст? Такое случалось редко, но порой прожитые годы тяготили его. Ему было пятьдесят, и он чувствовал, будто катится в какую-то неведомую темноту. Однако женщина почему-то кивнула и опять улыбнулась. Вырез ее платья притягивал его взгляд. От вида груди под красной тканью и изящных ключиц, обтянутых тонкой кожей, у него дух захватывало. Он вдруг смутился. Да нет же — тот молодой полицейский здесь ни при чем, это же Астрид Бреннинген, которая работает в приемной у них в отделении! Какой же он идиот! Правда, Астрид на самом деле лет на двадцать старше, поэтому сейчас вроде сама на себя не похожа. Наверное, этот тусклый свет сбил его с толку.

— Да, кампари, пожалуйста. — Она игриво улыбнулась, и он полез в нагрудный карман за деньгами, пытаясь сохранять невозмутимый вид. Он никак не ожидал встретить ее здесь, да еще и в полном одиночестве. Но почему бы Астрид не зайти в бар и не пропустить стаканчик, и что плохого в том, что он ее угостит? Ведь они почти коллеги, и если до сих пор вряд ли успели перемолвиться хотя бы парой слов, то только потому, что у него не было времени остановиться и поболтать с ней. Он почти всегда спешил, и его ждали дела поважнее флирта с секретаршей. К тому же он и вообще никогда не флиртовал, поэтому никак не мог взять в толк, что на него сейчас нашло. Мелкими глотками отпивая кампари, она улыбалась, и ее улыбка показалась вдруг Сейеру до странности знакомой. Шею вдруг закололо, и, чтобы не упасть, он прислонился к барной стойке. Одежда вдруг повисла на нем мешком, а сердце бешено заколотилось. Перед ним была вовсе не Астрид Бреннинген, а его покойная Элиса! Его лоб покрылся испариной. Он никак не мог взять в толк, почему она вдруг оказалась здесь спустя столько лет? И почему она улыбается как ни в чем не бывало.