Горечь моей надежды - Сьюзен Льюис

Осторожно, чтобы не разбудить Джейсона, она выскользнула из-под одеяла и спустилась в кухню, чтобы приготовить себе чаю. Она по опыту знала: сразу ей не уснуть, бессмысленно даже пытаться.

Но самая малоприятная, тревожная часть этого сна – кстати, кошмар вернулся к ней впервые за несколько месяцев – заключалась не в том, что она в нем увидела (хотя, господь свидетель, лучше бы ей этого не видеть), а в том, что подсознание сочло своим долгом перенести ее в то ужасное время.

Неужели она никогда от него не избавится? Почему она не в состоянии стряхнуть этот сон?

Теперь ей было понятно: она была не такой уж и маленькой, когда у нее начались эти кошмары, раз ее приемные родители сочли своим долгом объяснить ей, откуда он возник. Такие вещи детям вообще лучше не слышать. Ни в каком возрасте. И уж тем более – не в пять лет. Лишь когда она стала подростком, приемный отец решил рассказать ей всю правду без прикрас. Но и тогда Алекс не смогла избавиться от ночных кошмаров. Они не были абсурдной реконструкцией какого-то ужаса, увиденного ею в детстве по телевизору или прочитанного в книжке. Это была более-менее точная репрезентация правды, такой, какой она ее знала в три года.

В течение многих лет после произошедшего она пыталась вырвать этот кошмар из своего сознания, отшвырнуть его прочь, раздавить, уничтожить всеми доступными ей способами. Ведь как ей жить, зная, что ее родной отец – тот, чьи гены она несла в себе, чья кровь текла в ее жилах, – был садистом, мучителем жены и детей, от которого она спряталась в чулане? Ее дедушка с бабушкой, ее тетя, ее мать и четырехлетний брат – все они стали жертвами его извращенной безумной ярости.

Останься брат тогда с Алекс, он до сих пор был бы жив. А так – именно о его мертвое тельце в первую очередь споткнулись полицейские, когда наконец ворвались в дом. Остальных нашли в гостиной, в столовой, в кухне.

Позже викарий рассказал ей, что лишь на следующий день – пока он сам осматривал место преступления, пытаясь вжиться в ситуацию и посмотреть на нее глазами полицейских, чтобы потом помочь им преодолеть шок от увиденного, – на чердаке в тайном чулане обнаружили маленькую девочку. Алекс не помнила, как ее вызволили оттуда, как кто-то вынес ее из дома к машине. Одно она знала точно: первым к ней протянул руки священник. А поскольку передать ее на попечение было некому, он настоял на том, чтобы отвезти девочку к себе домой.

Нет, конечно, в наши дни такое было бы невозможно. Но тогда законы об опеке и приемных семьях были не столь строги, а лица духовного звания пользовались уважением в обществе. Никто не стал возражать против того, чтобы молодой, уважаемый прихожанами священник и его супруга взяли ребенка к себе. А поскольку они были зарегистрированы как потенциальная приемная семья, Алекс в любом случае могла бы оказаться у них. Властям оставалось лишь оформить недостающие документы. Тогда ей было три года. В четыре с половиной они официально удочерили ее. Когда ей исполнилось пять, Дуглас Лейк стал викарием прихода Малгров, и они переехали в этот дом.

К тому времени ее родной отец, совершивший массовую расправу над своей семьей, так и не был обнаружен. Полиция полагала, что его дружки по криминальному миру, главным образом азиаты и русские, втихаря вывезли его из страны в его родную Румынию. Увы, там следов его пребывания также обнаружить не удалось. Причина кровавой расправы, как ей было сказано, заключалась в том, что ее мать, родом из Ливерпуля, по глупости рано выскочившая замуж за довольно темную личность, узнав, чем занимается ее муж, пригрозила ему, что расскажет полиции правду.

Отца Алекс так и не поймали. А поскольку все опасались, что однажды он может вернуться и потребовать девочку себе, то ее имя, историю жизни и местонахождение тщательнейшим образом скрывали.

Никто, кроме ближайших родственников (к которым теперь прибавился Джейсон), не знал, что Алекс – та самая маленькая девочка, которая чудом осталась жива во время массового убийства в Темпл-Филдс. С другой стороны, это было так давно, что об этой трагедии никто даже не вспоминал, кроме нее самой.

Узнав правду о своем происхождении, Алекс начала терзать себя мыслями о том, насколько иной могла бы быть ее жизнь, расти она со своей родной матерью и братом. И дело не в том, что Алекс не любила Майру, свою приемную мать. Просто внутренний голос подсказывал ей, что Майра была отнюдь не в восторге получить в качестве приемной дочери отпрыска убийцы-маньяка. Нет, конечно, она старалась быть доброй и делала все для того, чтобы Алекс ни в чем не нуждалась. И все же Алекс не почувствовала себя равной Габи, к которой мать не скрывала своей любви.

А спокойствие, с каким Майра однажды сообщила ей, что Алекс не единственная, кто остался жив в ту ужасную ночь! Оно граничило едва ли не с жестокостью. Неужели она не понимала, каким ударом будет для четырнадцатилетней девочки узнать, что ее родная мать осталась жива, несмотря на почти смертельные ножевые раны, нанесенные ей в спину и в грудь? Мать провела в больницах почти год, сказала ей тогда Майра, но после выписки куда-то исчезла.

– И она даже не пришла посмотреть на меня? – спросила Алекс сдавленным голосом.

Майра покачала головой.

– Боюсь, что нет, моя дорогая, – ответила она, с сочувствием и осуждением одновременно. Правда, Алекс так и не поняла, кому предназначалось это осуждение – ей самой или ее родной матери. Алекс до сих пор пребывала в неведении. – Твоя мать встретилась с викарием. Все согласились, что у нас тебе лучше. Ты в безопасности, ты привыкла к нам, и нет смысла ничего менять.

– Но ей же наверняка хотелось взглянуть на меня?

– Разумеется, но она опасалась, как, кстати, и все мы, что если она придет в наш дом, это рано или поздно приведет к нашей двери твоего родного отца. Так что, подписав нужные бумаги, она уехала отсюда, и с тех пор мы не получали от нее никаких вестей.

Подростком Алекс была буквально одержима идеей найти свою родную мать. Она слышала ее в биении сердца, как будто мать пыталась пробиться к ней, слышала в шорохе ветра ее голос. Ей казалось, что мать незримо следит за каждым ее шагом. Лицо матери смотрело на нее из зеркала, более того, Алекс не сомневалась, что мать читает ее самые сокровенные, потаенные мысли.

Тогда ей стало понятно, почему она не такая, как другие члены семьи, в которой она растет, – особенно в том, что касалось религии. Не то чтобы Алекс совсем не верила в Бога – нет, по-своему она в него верила. Он был хорош в экстремальных ситуациях, когда человеку нужно за что-то ухватиться, когда жизнь выдергивает у вас из-под ног ковер, выбивает под вами лестницу, крушит вдребезги все ваши мечты.

Насколько Алекс могла судить, Бог всегда играет важную роль в таких вещах, как рождение, бракосочетание и смерть. Особенно это важно для старушек, которым больше нечем заняться. Увы, Алекс никогда не воспринимала Бога так, как его видел викарий. Даже Габи, и той было далеко до отца, хотя она и научилась ловко это скрывать. Алекс сомневалась, что Майра имела с Господом столь же тесные отношения, что и ее супруг, если учесть, сколь холодной и мелочной она подчас бывала. Алекс ни разу не спросила ее об этом, что называется, в лоб, главным образом потому, что поводов для конфликтов между ними и без вопросов было предостаточно.