Перстень без камня - Анна Китаева

С начала встречи прошло восемьдесят минут. Именно столько раз зевнули пунктуальные жабы.

Север милостиво согласился, что Юг имеет право ознакомиться со всем имуществом покойного капитана. Юг благосклонно решил не настаивать на праве наследования.

Орвель перевел дух. Это было почти согласие. Странно, почему именно этот повод избрали великие державы, чтобы в очередной раз предъявить взаимные претензии? Вряд ли бедолага, которого угораздило скончаться между Севером и Югом, вез что-то настолько уж интересное. Какую-нибудь обычную контрабанду. Но было бы желание, а повод сгодится любой. Империи потянули за веревочку — каждая со своего конца — убедились, что соперник держит крепко, и успокоились.

Орвель дор Тарсинг согласно протоколу сменил улыбку номер три на улыбку номер пять — благожелательно-удовлетворенную. Эту держать на лице было чуток полегче, хотя у короля все равно ломило скулы.

В общей сложности встреча продолжалась двести зевков, то есть минут. С двадцатиминутным перерывом на напитки и естественные надобности.

Самый сложный момент ожидал короля Трех ветров в конце дипломатического мероприятия. Представители высоких договорившихся сторон в знак состоявшейся договоренности должны были прикоснуться друг к другу. Допустимо было прикосновение кончиками пальцев — но никак не менее того. И вот здесь-то звериная ненависть к извечному врагу могла прорваться сквозь протокольный лоск. А военные советники империй, даже напрочь лишенные магических умений, вполне могли уничтожить голыми руками по десятку элитных бойцов — как противной стороны, так и своей собственной. Задачей Орвеля было не допустить драки.

— Как свидетельство того, что временные недоразумения были выяснены, договоренность достигнута, соглашения подписаны и мир между двумя великими империями остается незыблемым и нерушимым, предлагаю вам совершить прикосновение, — сказал Орвель и напрягся.

Писцы, продолжая записывать, напряглись тоже. В королевские писцы хлипких телом и робких духом не брали, а учения на случай нештатной дипломатической ситуации они проходили отнюдь не с гвардейцами, но вместе с королевскими почтальонами — и все равно парням было не по себе.

Великолепный Ун Бхе поднялся из кресла. В его движении сквозила ленивая грация царя джунглей. Верхняя губа приподнялась сама собой, обнажив подточенные клыки, из горла рвалось низкое рычание, но военный советник сдерживал его могучим усилием воли. Косматая грива его встала дыбом, и даже ожерелье из фаланг пальцев лично убитых им врагов словно бы наэлектризовалось и потрескивало.

Блистательная дор Зеельмайн сделала шаг вперед. Лицо ее побелело от бешенства, контролируемого величайшим напряжением разума. Бледно-голубые глаза сударыни военного советника метали ледяные молнии — к счастью, не в буквальном смысле.

Мбо Ун Бхе протянул к ней руку, пальцы его подрагивали от желания скрючиться в боевую звериную лапу.

Кристеана дор Зеельмайн, едва заметно прикусив губу, вытянула вперед руку, которую сводило судорогой от стремления сжаться в кулак.

Подушечки пальцев двоих людей соприкоснулись и отпрянули.

— Касание зафиксировано! — быстро крикнул Орвель и вклинился между южанином и северянкой, с ужасом глядя, как наливаются кровью глаза Мбо, как туман боевого бешенства стирает разум во взгляде Кристеаны…

— Сударь, сударыня, великолепный, блистательная, прошу вас, все уже хорошо, встреча прошла успешно, — говорил король мягким, успокаивающим тоном. Теперь неважно было, какие слова говорить, писцы поставили финальные точки в протоколах встречи, сейчас был важен его тон — нормальный, тихий, ласковый, убеждающий.

— Да, — хрипло рявкнул военный советник Юга, падая в кресло и вытирая пятерней вспотевший смуглый лоб — Спасибо, Орви, я в порядке. Вина дайте кто-нибудь.

— Благодарю, блистательный кузен, — пробормотала дор Зеельмайн, опираясь о спинку своего кресла. — Я, пожалуй, удалюсь в отведенные мне покои.

Король посмотрел на жабу и непроизвольно зевнул.

Писцы неуверенно заулыбались. Им за сегодняшнее полагался трехдневный отпуск и недельное жалованье.

* * *

Ночь наползала на острова тихо-тихо. Постепенно накрывала черным шелковым платком архипелаг, словно фокусник — клетку с птицами. Смотрите, дети, внимательно — никто не знает, что окажется в клетке, когда мастер иллюзий сдернет платок.

В бухте Золотого острова, обращенной на восток, было уже совсем темно. Кабачки и увеселительные заведения припортовых улиц гостеприимно зажгли фонари — пришло время ловить клиентов, подманивать на свет, как глубоководных рыб, и осторожно доставать из нежных и чувствительных, словно рыбье брюхо, кошельков курортников золотую и серебряную икру. Медной мелочью тут, впрочем, тоже не брезговали, однако сегодня, ввиду только что прибывшего корабля северян, ожидали хороший улов золота и серебра.

Разумеется, кое-кто из приезжих сударей на припортовые кварталы только покосился брезгливо из окна кареты, поднимаясь туда, где на полпути между портом и королевским дворцом расположился верхний Бедельти, столица острова и архипелага. Но обитатели нижней части не обижались и не расстраивались, верхним тоже надо жить и питаться, пусть и они получат свою долю курортников. Ничего, когда грянет карнавал смены сезонов, пестрая толпа волной взметнется снизу вверх, а навстречу ей такая же пестрая волна хлынет сверху вниз, и все смешается, и закружится, и на какой-то краткий миг карнавала все будут равны — приезжие и островитяне, мужчины и женщины, богачи и бедняки, южане и северяне. Ну, разве что проклятых не обрадует всеобщее веселье, но чего уж там, придется им потерпеть.

Праздник есть праздник.

* * *

Дольше всего заходящее солнце освещало западный крутой берег Острова магов.

Руде Хунд окончательно пришел в себя именно на закате. Все события последнего месяца слились для него в один дурной сон — обвинение, тюрьма, суд, приговор, ссылка. Происшествия же этого дня, с тех пор как корабль, везущий в трюме заключенных, пересек невидимую черту — и стало нечем дышать, потому что вокруг не стало магии, — воспринимались как кошмар безумца, как бред помраченного сознания.

Кое-кто из сосланных магов так навсегда и остался по другую сторону рассудка. Но Хунд вернулся.

Он осознал себя сразу, рывком. Он сидел прямо на голой земле и смотрел на закат, из глаз его текли слезы, а изо рта — слюни. Хунд закрыл глаза, вытер лицо рукавом. Руки были свободны. Он попытался встать. Ноги оказались скованы. Северянин повернул голову, чтобы не смотреть на солнце — хотя светило уже не было ярким, он слишком долго пялился на него, пока ум его пребывал в помрачении, и перед глазами до сих пор качались и рушились огненные стены, — и встретился взглядами с другим человеком.

Далее Хунду выпали еще три неприятных открытия. Как будто Семирукой мало было того, что ему уже досталось!

Во-первых, человек этот оказался ненавистным южанином. Во-вторых, они с Хундом были скованы короткой и очень прочной цепью, пристегнутой к их ножным кандалам — к браслету на правой ноге Хунда и к браслету на левой ноге проклятого дикаря, — и на цепи этой болталось тяжеленное ядро. В-третьих, несмотря на то, что ссыльный южанин выглядел втрое старше Хунда, старик и дрался втрое лучше. И знал чересчур много подлых приемчиков.