Анна Петровна. Привенчанная цесаревна - Нина Молева

— Любит она тебя, братец. Все глаза по тебе выплакала. Патриарх её утешать принялся, она навзрыд, а там и памяти лишилась.

— Для чего ты говоришь всё это, Натальюшка? Скушно мне с ней, так скучно, хоть верёвку намыливай. А ты причитать принялась, ещё скушнее стало... На тебя непохоже, сестрица.

— Страшно мне за тебя, Петруша, ой, страшно. Ради кого семью рушишь? Счастье своё найдёшь ли?

— Найду не найду, а искать буду. Так-то, сестрица. Дай, обойму, родная, покрепче, да и идти мне пора. Итак засиделся.

— Петруша... Не гневись, братец. Всё спросить тебя хотела...

— Так спрашивай. Одни мы.

— Я об Анне Ивановне. Нет, нет, ничего противу неё говорить не стану. Одного в толк не возьму, чем приворожила она тебя. Никак третий год пошёл, от неё не отходишь. Матушка толковала, слово она немецкое приворотное знает, не иначе.

— Слово, говоришь. Может, и слово, только как его выразуметь. Помнишь, каково мы жили, покуда танцам польским не выучились. Какие такие учителя у меня были. У дьяка Виниуса голландский перенимал.

— Быстрёхонько ты на нём говорить-то начал, да так чисто-чисто.

— Не только ты, сестрица, Виниус тоже нахваливал. У сына датского комиссара Бутенента фехтованием да верховой ездой заниматься стал — другим человеком себя почувствовал. А там, спасибо Францу Яковлевичу, танцев попробовал разных.

— Да уж Лефорт тебя с глаз не спускал. Что танцы! Не для тебя, что ли, он в доме своём на Кокуе пиршества всякие устраивать стал? Там и с девками немецкими сводить.

— Вот такого толка не люблю! Ни с кем меня Франц Яковлевич не сводил — нужды не было. Сам себе дам для танцев выбирал. Аннушка первой была. Как улыбнулась, книксен сделала, как ручку свою беленькую протянула...

— Ты и весь белый свет забыл.

— Осудить хочешь, Натальюшка? Как матушка? Не надо. Богом прошу, не надо. Ни с кем, как с тобой, говаривать не приходилось.

— Прости, братец, Христа ради, прости! Не подумавши я. Да и ничего такого в жизни не видывала.

— Не видывала, говоришь? А как же батюшка родительницу нашу в матвеевском доме увидал? Только что не прислужницу? Каждый день зачастил к боярину. Света Божьего, окромя родительницы нашей, для него не осталося. Это верно, что государь, это верно, что любую мог себе в супруги выбрать, да тебе ли не знать, как сводные наши с тобой сестрицы-царевны переполошились. Вся родня стеной встала, бояре. Каждый на свой лад отговаривал, а батюшка ни в какую. Вот и я...

— Женат ты, Петруша.

— Женат... Э, что там, поживём — увидим.

* * *

Пётр I, патриарх Адриан

— Всю землю Русскую порадовал ты, государь, своей великой победой. Исполать тебе, Пётр Алексеевич, что испытание такое перенёс, не дрогнул да и войску дрогнуть не дал. Писем твоих царских ждал все месяцы с великим нетерпением, не переставая молитствовать за успех дела твоего праведного.

— Благослови, владыко. Очень весточки от тебя нам всем помогали. Спасибо, не скупился ты на них. А победа... Тебе одному, владыка, как на духу, сказать могу: о победе говорить куда как рано. В письмах не писал, а на словах...

— Никак не доволен ты, государь?

— Чему быть довольным, владыко.

— Азов-то взяли.

— Взяли. Только на договор, владыко, не военным промыслом.

— Не пойму тебя, государь.

— Да проще простого всё. Флот мы в Воронеже срубили, сам знаешь. И модели голландские для стойки положили — прамы называются. Столько с ними заботы приняли. Сам посуди, суда огромные, вроде ящиков деревянных, по рекам да мелководью к Азову не проведёшь. Пришлось разобрать, сухим путём до Черкасска везти, а там заново собирать. Выходит, дважды время на них потратили. А по морю ходить они не могут — у берегов держаться должны, крепости обстреливать. Без них бы Азов не взяли, а всё равно мороки много. О новом флоте думать надобно.

— Дорого тебе обойдётся, государь. Откуда деньги возьмёшь?

— С бояр потребую!

— С бояр, говоришь... Как бы недовольство большое не вызвать. Ведь еле-еле замирились, а тут дело такое — мошну развязывать. Переждёшь, может, малость, государь. Всё в своё время придёт.

— Повременить? Нет, владыко, нет у меня времени. Никакого! За три года надобно ещё пятьдесят пять кораблей и фрегатов построить, одиннадцать бомбардирных судов и брандеров. Непременно! Бояре пусть платят, горожане, да и священству в стороне стоять, с твоего благословения, не позволю. Не станешь спорить, владыко?

— Не стану, государь. Церковь во всём тебе помогать должна, хоть и нелегко это будет, ой, нелегко.

— Слыхал я, владыко, церкву себе в Новинском положил построить? Сказывали, обетную. Так ли?

— Так, государь, обетную.

— Об обете говорить не станешь, и не надо. Деньгами тебе помогу. Строй, раз надобность есть.

— Не сказывал я тебе, государь, что приключилось со мной. Когда покойный кир Иоаким определил мне казанский митрополичий престол, едва въехал я в город, моровая горячка началась. Жесточайшая. Людей где постигнет, там и кончит — до домов не успевали добраться. Была уже раньше такая в Казани — сколько тысяч людей унесла, а тут снова. И вроде бы от приезда нового митрополита. Московского. Им не нужного.

— Глупости! Тёмен народ, вот и болтает.

— Тут уж мне, государь, никого просвещать не приходилось. С слёзной молитвой обратился я к девяти мученикам Кизическим — известно, при моровых болезнях помогают. Всю ночь молился, коли прекратится поветрие, монастырь в их имя заложить близ Казани, все деньги на него потратить. И, веришь ли, государь, с утра никто более не захворал. Будто Господь заклятие какое с города снял. А я принялся обитель строить да кончить не успел — патриарший престол принял. Да интересно ли тебе, государь? Может, заскучал?

— О твоих делах я всегда любопытен, владыко. Только ты о Казани толкуешь, а храм твой в Новинском заложен.

— Сейчас и до Москвы дойду, государь. Только-только в сан меня поставили, ан болезнь лихая прихватила. Речь отнялась, ни рукой, ни ногой двинуть не могу. Так-то лихо, понял, не встать мне с одра болезни, может, вскорости, а может, и совсем. А сознание ещё теплится, и стал я в отчаянии Господа молить и мучеников Кизических: коли здоровье мне вернут, церкву построю обетную. Сам Бога молить буду, другим людишкам в бедах их помогу. Вот наутро и оклемался. Язык ворочаться стал. Рука-нога — пара недель прошла — ожили. Вот я и должен обет мой...

— Нечего дольше и толковать, владыко. Построишь свою церкву. Сам на освящении буду, благословение в новом храме от тебя приму. О деньгах не печалься: сколько надо из казны возьмёшь.