Гори, венчальная свеча! - Елена Арсеньева

Однако и Алексей, и его приятели захаживали к приветливойпроцентщице не только из-за почти дармовых денег. Нетрудно догадаться, чтоничуть не меньшей приманкою в елагинском доме оказалась молоденькая племянницахозяйки. Тем паче что она весьма выделяла Алексея среди прочих… Но никто,конечно, знать не знал и предположить не мог, что после каждого визитаИзмайлова Неонила Федоровна с пристрастием выпытывала у Лисоньки о всякомвзгляде, посланном ею князю и полученном в ответ, о выражении его лица, окаждом слове, которое могло ускользнуть от ее, тетушкиного, внимания… Цель себеНеонила Федоровна определила весьма четко: увидеть Алексея у ног Лисоньки.

Если бы спросили у Лисоньки, она, наверное, сказала бы, чтоей более по сердцу другой. Однако будущее в роли княгини Измайловой казалосьдевушке столь же блестящим, как, например, титул королевы Британии. По сутисвоей она, конечно, была мотыльком, который радостно бросается на пламя, принявего лишь за веселую игру света. Поначалу она со всею охотою следовалатетушкиным советам-приказаниям и «ловила» Алексея, как могла. Неизвестно, какбы далее все обернулось, не случись такой глупости, как пьяная драка.

Увлечение Алексея молоденькой племянницей вдовы не былосекретом для его ближайших приятелей. Но если Бутурлин и Осторожский всяческиодобряли молодого князя, явно забавляючись этой невинной игрой, а также надеясьизвлечь для себя немалую пользу, то при всех их подшучиваниях Эрик Таубертоставался весьма сдержан. А уж когда он позволил себе заявить, что дворянинузазорно морочить голову девушке, хоть бы и низшего сословия, не имея при томчестных намерений, Алексей порохом вспыхнул. Холодноватая, порою дажебрезгливая сдержанность Тауберта показалась ему величайшим оскорблением. Чтобкакой-то полунищий лифляндский баронишка осмелился учить уму-разуму его,русского столбового дворянина?!

– Не твое дело, Тауберт. Не тебе читать нравоучения! –заявил Алексей, подбоченясь. – А вот возьму и женюсь на Лисоньке! Понял? На-ко,выкуси! – И он подсунул пудовую фигу к веснушчатому носу Тауберта.

Николка присвистнул, Осторожский пьяно захохотал, а Таубертвдруг вскочил из-за длинного стола (дело происходило в кабаке, причем далеко заполночь!) и бросился на Алексея.

– Что ты, черна немочь?! – сперва опешил тот, но немедленносхватил изрядного тумака, а потому разъярился, стиснул кулаки и обрушился насупротивника.

Взращенный на свежем деревенском воздухе, Алексей былмолодцем что надо, и уже со второго удара худощавый Тауберт покатился на пол.

Бутурлин и Осторожский, бывшие вполпьяна, выпучились отнеожиданности, да и сам Алексей спохватился, не переусердствовал ли. ОднакоТауберт, подскочив будто на пружине, ринулся на князя с такою яростью, чтоИзмайлов невольно отшатнулся к двери. Та не выдержала тяжести, распахнулась, иАлексей вывалился наружу, в туманную ночь. А Тауберт пулей вылетел следом заИзмайловым.

Бутурлин и Осторожский несколько замешкались, вразумляякабатчика, осмелившегося запросить плату с господ офицеров, а когда вышли,довольно потирая руки, то обнаружили, что туман в эту раннюю апрельскую ночь,когда весна еще мерилась силами с уходящей зимой, стоит такой густой, что нарасстоянии вытянутой руки ничего не видно.

Да, искать Измайлова и Тауберта было бы напрасно. Они в тупору оказались уже далеко.

Выбравшись из Почаинского оврага, где стоял кабак, онивскарабкались на гору, под кремлевские стены, и в обход Пороховой, Кладовой, азатем и Димитровской башен вышли на Благовещенскую площадь.

Впрочем, «выбрались», «вскарабкались», «вышли» суть слова, дляизображения этих действий не вполне подходящие. Нету в нашем языке словес длявполне точного описания пути, сопровождаемого яростным взаимным нападениемсупротивников, беспрерывными ударами, падениями, стонами, потерей друг дружкиво мгле, отысканием затем по хриплому дыханию и вновь слепою, беспощадноюдракою, за которой явно стояла вовсе не мгновенная размолвка, не гневнаявспышка, а давно зародившаяся и тщательно скрываемая неприязнь, не сказать –ненависть…

Это была какая-то дьявольская пляска по обрывам и косогорам,потом по площади и меж домов… И вот здесь-то, в закоулках, в нагромождениизаборов, стен, тупиков, они наконец-то потеряли друг друга.

Алексей еще долго совался туда-сюда, вылавливая хриплоедыхание неприятеля. Однако Тауберт умудрился лихо приложить ему по лбу, поэтомув ушах у Алексея беспрерывно звенело, да и озноб весенней ночи пробирал, аплащ, понятно, был забыт в кабаке. Он выждал, пока из глаз перестали сыпатьсяискры, и всмотрелся в темноту. Не скоро взгляд его нашел знакомую тропку,ведущую под откос Егорьевской горы. Вздох облегчения вырвался у Алексея. Даведь совсем рядом Елагин дом! Заботливая преданность Неонилы Федоровны иласковые глаза Лисоньки… И он ощутил, что его ненависть к Тауберту стихает,улегается, как волнение волжских волн, когда минует буря.

– Жаль, что ни роду ни племени, – пробормотал он ипоморщился от саднящей боли в горле: Тауберт еще и придушить норовил. – А то би впрямь женился!

Звезды меркли, ощущалась близость утра. Алексей знал, что вЕлагином доме встают ранехонько, и заспешил; надо было успеть привести себя впорядок и вернуться домой до свету. Даже в своем возбужденно-одурманенномсостоянии Алексей понимал, что негоже тащиться ему, князю Измайлову, понижегородским улицам в синяках, прихрамывая. Он как мог скоро дошел до знакомыхворот, нашарил сквозь прорезь калитки засов и, с усилием приподняв его,протиснулся во двор, ввалился в холодные сени и тяжело рухнул в углу, даже ненайдя сил позвать на помощь.

– Кто там? – позвал мягкий девичий голос, показавшийся емунезнакомым. Кровь толчками била в уши. – Кто это?

Дверь из кухни распахнулась, на пороге встала девушка сосвечой, в накинутой на плечи душегрейке. Вгляделась – и упала на колени подлеАлексея:

– Господи! Вы ли, сударь?!

Кровь текла из рассеченного лба, он пытался сморгнуть, новидел только дрожание огоньков в глазах девушки: это пламя свечи отражалось вее слезах.

– Батюшки! – слабо прошелестела она, отставив подсвечник,отчего лицо ее и вовсе утонуло во мраке, и, обхватив Алексея тонкими, носильными руками, попыталась его приподнять. Коса ее, небрежно заплетенная сосна, тяжело свалилась на грудь Алексея, и этой малости достало, чтобы дыханиеего пресеклось: он лишился сознания.

Впрочем, обморок был неглубок, и Алексей не переставалчувствовать руки девушки, обнимавшие его, тепло ее тела, еще не остывшего отпостели, и губы, скользнувшие по его разбитым губам.