Ильин день - Людмила Александровна Старостина

была похожа на отца – и внешностью, и характером. До глубокой старости волосы вокруг ее упрямого лба норовили завиться колечками. Но самое главное – Мария имела крутой и решительный нрав, острый язык, собственное мнение по любому вопросу, свою правоту всегда старалась доказать, в споре никому не уступала.

Так сложилось, что мне пришлось очень тесно общаться с Марией Алексеевной в течение примерно двадцати лет – с начала 60-х годов, когда я была еще маленькой девочкой, до 1980 года, до последних дней ее жизни. Моя бабушка, а потом и мои родители всегда принимали самое горячее участие в ее нелегкой судьбе. Она постоянно жила в селе Видогощи, расположенном там же на Волге, примерно в 10 километрах от Едимонова. Ее сын с семьей жил в Волгограде. У Марии Алексеевны никак не складывались отношения с невесткой, женой сына, она время от времени ездила в Волгоград в надежде, что все наладится, но ничего не налаживалось, и она, обиженная, расстроенная, возвращалась назад. Мария Алексеевна приезжала к нам в Москву как домой, иногда живала подолгу. Мы считали ее практически членом нашей семьи. Мои мама и отец всегда старались по мере сил помогать ей в решении ее сложных жизненных проблем. Пока я училась в школе, и моя бабушка Екатерина Алексеевна была жива, мы с ней ежегодно летом проводили один – два месяца у Марии Алексеевны, в ее доме в деревне Видогощи. Я с детства называла ее тетей Маней, в письмах писала ей: «тетя Манечка». И ей, как мне казалось, это нравилось. Потом, будучи старшеклассницей, студенткой, я часто приезжала к ней и на отпуск, и на каникулы, и на выходные. Когда она стала хворать, мы все старались помочь, чем могли: ездили за ней в деревню, привозили ее в Москву, провожали в Волгоград к сыну, встречали из Волгограда, мы с мамой навещали ее в больнице в селе Городня и т.д. Так и жили, можно сказать, одной семьей.

После 1970 года, когда моей бабушки Екатерины Алексеевны уже не было в живых, мы много времени провели с тетей Маней вдвоем, за разговорами. Не знаю, всегда ли она была этому рада, может быть, ей хотелось другого общества, других собеседников, но другие собеседники случались у нее нечасто и, как правило, на короткое время. А я чаще, чем кто-либо другой, бывала у нее в Видогощах, помогала ей делать какие-то дела по дому и огороду. Пока у нее были силы и желание, мы ходили с ней в лес за ягодами, вечерами гуляли по деревне. Торопиться нам было некуда, и мы много разговаривали – за завтраком, за обедом, за ужином, за чаем, вечером за картами, на прогулках по деревне. Я с удовольствием слушала ее рассказы, она – мою болтовню, мы обсуждали разные события, в том числе и исторические. По некоторым политическим вопросам ее мнение совершенно расходилось с моим, мы спорили, но не ссорились, каждый оставался при своих убеждениях.

Когда в наших беседах с Марией Алексеевной разговор заходил, например, о переменах, связанных революцией 1917 года, я как правильная советская школьница настаивала на том, что новый политический строй открыл множество новых возможностей, внес много позитивных изменений в жизнь простых людей. Она не соглашалась, сердилась и пыталась доказать мне, что до революции крестьянам жилось совсем не так уж плохо, как об этом писали в школьных учебниках. Говорила: «Наша семья жила хорошо, у нас было все, что нужно, все были одеты – обуты, никто не голодал. А мне отец покупал все, что я захочу». Впрочем, ничего другого о своем детстве и молодости тетя Маня не рассказывала, жизнь научила ее лишнего не говорить, «держать язык за зубами», поэтому складывалось впечатление, что в юные годы она, младшая из детей, любимая родителями, действительно, жила беспечно и вольно. Вполне возможно, что так оно и было. Единственное обстоятельство было в ее детстве, о котором она вспоминала и не могла скрыть досады: в семье ее родителей доживал век старый дед Комоликов, отец Евдокии Павловны. Больше всего Мане не нравилось, когда ее называли Машей. А дед, видимо, любил ее подразнить. Она рассказывала: «Слезает с печки и зовет меня – Машка, Машка! Я ему говорю – никакая я тебе не Машка. А он все равно – Машка да Машка. И смеется!» Мне рассказывала об этом, когда ей самой было уже под 70 лет, а все сердилась на деда.

Кстати, каждый раз, вспоминая об этих своих обидах, она начинала рассказ словами: «Слезает с печки…». Я смеялась, не могла понять, почему обязательно слезает с печки. Потом, подумав, поняла: дед, очевидно, действительно главным образом жил на печке. Он был старенький, работать уже не мог. Изба, в которой жила семья, была не слишком просторной, кроме того, в избе происходила жизнь молодых, активных, энергичных людей. Если бы дед день-деньской толкался по избе, разумеется, он бы всем мешал. А на печечке ему было тепло и уютно, он полеживал, мог сверху наблюдать за всем, что происходит внизу, и никому не мешал. Поэтому любое его действие и начиналось с того, что он слезал с печки, иначе никак и быть не могло.

Глава 7. МАТВЕВ

Пока маленькая Маня воевала с дедом в Едимонове, ее старшие братья и сестры жили и работали в Петербурге. Какой бы благополучной ни казалась жизнь в деревне девочке-подростку, любимице отца, родители прекрасно понимали, что судьба крестьянина – тяжелая, безнадежная. Знали, что если есть хоть какая-то возможность избежать крестьянской доли, надо ею воспользоваться и уезжать из деревни.

В семье был пример: сестра Алексея Яковлевича Мордаева, родная тетка его детей, вышла замуж за человека, жившего в Петербурге. Это произошло, вероятно, в 70-80-е годы 19-го века. Мужа тетки звали Иван Матвеевич Смирнов. Он был выходцем из деревни, уроженцем тех же мест, но в молодости уехал в Петербург и сумел там как-то устроиться. Иван Матвеевич с женой сыграли очень важную роль в истории семьи Мордаевых. Они понимали, что молодому человеку из деревни очень трудно самостоятельно устроиться в Петербурге, найти работу и жить в большом городе без пристанища, без поддержки старших. Поэтому они охотно приглашали племянников к себе и брали их под свою опеку. Иван Матвеевич помогал деревенским ребятам найти работу. И все они, живя в Петербурге, знали, что они живут «под крылом» старших родственников. Видимо, это была настоящая искренняя забота и хорошая поддержка, потому