Дети пустоты - Сергей Волков

— Да че — монахи, — презрительно кривится Сапог. — Им с бабами нельзя, пить нельзя. Ничего нельзя!

— Все равно, все по-разному живут, — упорствует Губастый. — Кому-то власть больше денег нужна. А художники?

— О, щас философия начнется, — хохочет Сапог.

А я при слове «философия» сразу вспомнил Бройлера. Он любил порассуждать про эти самые власть и деньги, про то, что важнее, что первичнее.

«Даже казуистический спор про курицу и яйцо не так значим, с точки зрения познания истины, как вопрос о власти и деньгах. Власть, конечно же, появилась раньше денег. И долгое время, века, тысячелетия она была главной приманкой, основным соблазном для первобытного человечества» — так или примерно так говорил Бройлер, размахивая своими розовыми культями над парящей кружкой с чаем.

Он мог часами плести и про первобытных вождей, которые за власть над племенем крушили дубинами черепа соплеменников, и про хитрых древних льстецов, которые увивались при вождях, славя их ум и силу, и за это получали защиту и пропитание. Мне всегда было интересно слушать Бройлера. Губастый не столько слушал, сколько тоже лез обсуждать, доказывал чего-то. Разозлившись, Бройлер иногда говорил ему: «Ты, Антоша, много читал, но мало понял из прочитанного. Поэтому ты приводишь не те примеры и вспоминаешь не тех авторов. Доказывать свою точку зрения нужно только после того, как она будет сформулирована у тебя в голове. А там, прости, у тебя пока полный ералаш».

Вытеснив таким образом из игры Губастого, Бройлер продолжал развивать свою теорию взаимоотношений денег и власти.

«Деньги, — говорил он, — возникли, возможно, как ответ наиболее мыслящей, но наименее сильной части первобытных людей на произвол облеченных властью вождей. Точнее, вначале появилось оружие, но быстро выяснилось, что сильный и пассионарный неандерталец с дубиной все равно побьет пусть и вооруженного дистанционным оружием — луком, но более слабого и нерешительного претендента на место вождя. И вот тогда появились деньги… Поначалу это были, видимо, какие-то особенные и потому ценные предметы — красивые камешки, раковины, семена редких растений. Кичащиеся своей силой и властью племенные вожди в один отнюдь не прекрасный для них миг обнаружили, что теперь всем имуществом в племени распоряжается какой-нибудь кривоногий лысоватый выжига, сумевший накопить целый куль первобытных денег и попросту скупивший соплеменников на корню.

Так началась война между деньгами и властью. Она продолжается и по сию пору. Власть всегда стремилась и стремится отобрать деньги у тех, кто ими располагает, а деньги всегда хотят купить власть и сами стать властью. В развитых странах, в США, в Евросоюзе, например, это произошло. Но это временная, тактическая победа, потому что противостояние денег и власти вечно. И как это ни парадоксально, но по сути и то и другое есть лишь разные стороны одного и того же явления, изначально призванного улучшить жизнь нескольких людей за счет всех остальных. И именно поэтому я живу вне денег и вне власти. Я наслаждаюсь внутренней свободой, свободой, которую, как и смерть, никто и никогда не сможет ни отнять, ни купить!»

Так говорил Бройлер. Не знаю, насколько он был прав про деньги и власть, а вот смерть его точно ни отнять, ни купить никто не смог. Бройлер умер так же, как и жил, и не хотел бы я знать, о чем он успел подумать перед смертью…

Углубившись в воспоминания, я как-то пропускаю момент, когда спор между Сапогом и Губастым переходит в потасовку. Губастый, раскрасневшийся, расхристанный, этаким тщедушным петушком наскакивает на медленно наливающегося злобой Сапога, выкрикивая:

— Ни фига ты не знаешь! А споришь, споришь!

Шуня уютно устраивается в кресле, поджимает ноги, приготовившись смотреть гладиаторские бои без правил. Хорек испуганно забивается в угол дивана, тоненько повторяя:

— Пацаны, ну не надо! Ну не надо, пацаны! Ну пацаны…

— Я не знаю?! — взревывает Сапог и дает Губастому с правой.

Сапог — он такой, у него чуть что, планка падает и он махаться лезет без разбору. Губастый в запале пытается пойти в ответку но где ему! Приходится вмешаться. Я налетаю на Сапога сбоку, обхватываю его и валю на пол.

— Пусти, Пятёра! Урою, с-сука! — орет Сапог, вырываясь.

Губастый, вместо того чтобы помочь мне, сваливает в соседнюю комнату, где у нас помывочная. Хорек все гнусит:

— Пацаны, не надо…

— Тварь, убью! — продолжает бешенеть Сапог.

Выпростав левую руку из моих отнюдь не стальных объятий, он хватает меня за лицо и начинает отгибать голову. Понимая, что мне его не удержать, я начинаю звать Губастого — в честной битве раз на раз Сапог меня замахает как нечего делать.

Кликухи разными бывают. От фамилии или по внешним отличиям. Или называют человека по его привычке. Бывает, присвоят пацану или девчонке кличку за умение, за качество, от других отличное, особенное. И получается тогда, что неприметного парнишку по фамилии Требухов зовут Соловьем, а все почему? Свистит он здорово, так, что уши закладывает.

Или другой случай — знал я здоровенного пацана с пудовыми кулаками, которого у нас в детдоме звали Козявой. А все потому, что любил этот лосяра поедать содержимое своего носа. Добро бы делал он это втихаря, когда никто не видит, — так нет, забудется на уроке и айда под смешки одноклассников питаться. И что он потом только не делал! И в кровь с насмешниками бился, и со второго этажа в сугроб прыгал, и одеколон в методической украл и выпил — а все равно так и остался чушком по прозвищу Козява.

Вот и получается, что кликуха — она человеку не просто так дается. Ее заслужить надо. Или наоборот, сделать что-то такое, чтобы тебя наградили таким погонялом, что в приличном месте вслух и не произнести.

Некоторые кликухи появляются причудливым образом, и стороннему человеку враз и не разобраться, откуда что взялось. У нас в детдоме жил Колька Матвеев по прозвищу Бразилия. Почему Бразилия? Тут целая история…

Поначалу его все Матвеем погоняли — ну, от фамилии. Потом кино показали по телику, детское, сказку про Новый год. И был там такой черный лохматый персонаж, которого играл Боярский, — кот Матвей. После этого кина стал наш Колька Котом. Кот — кликуха важная, Коренной Обитатель Тюрьмы значит, и ее абы кому не дают. А Матвеев пацаном был тихим, не дерзким, подвигов дисциплинарных за ним никаких не водилось. Поэтому вскоре из Кота стал он Котом Базилио, а вскоре и просто Базилио. А тут как раз чемпионат мира по футболу показывали. Наших-то там не играло, поэтому мы всем детдомом за бразильскую сборную болели. И Колька, само собой. И когда бразильцы полуфинал выиграли, все начали скакать в комнате отдыха по стульям и орать: «Бразилия! Бразилия!», а Матвеев-Базилио — громче всех. И всё. С той поры иначе как Бразилией его никто и не звал. Приклеилось к человеку прозвище, стало как имя. Колек много, Матвеевых тоже немало. А Бразилия — он один такой.