Тингль-Тангль - Виктория Платова

– Я нашел замечательного специалиста, Мика. Он обещалпосмотреть Ваську в самое ближайшее время. Конечно, это редкое заболевание…

– Васька не больна.

– Извини, я хотел сказать – редкая психологическаяособенность…

Дислексия – вот как называлась редкая психологическаяособенность, Васька была просто не способна читать и усваивать прочитанное. Исовершать другие действия, хоть как-то связанные с чтением, письмом и ихпроизводными, – решать примитивные задачки, например, когда отнарисованной пятерки нужно было отнять нарисованную единицу, чтобы в суммеполучилась нарисованная же четверка. Васька легко проворачивала математическиеоперации в уме и на слух, она с неподражаемым изяществом манипулировалаяблоками, конфетами или косточками от вишен. Но графическое изображение цифр,букв и символов оставалось для нее недоступным.

Запертый сад.

Возможно, у маленькой Васьки были другие ассоциации по этомуповоду, но Мика представляла себе именно запертый сад с древними, почтибиблейскими стенами; упоительные фразы в плащах с красным подбоем бродили поего дорожкам, простодушные считалки и скороговорки расставляли силки для птиц,двузначные и трехзначные числа играли в крикет, объедались сахарной ватой ивыстраивались в очереди на аттракцион «Только у ангелов есть крылья». А Васька,несчастная Васька, не могла даже одним глазком взглянуть на все это великолепие– просто потому что в древних, почти библейских стенах, не было ни одногопролома, увитого плющом, ни одной щели, заросшей терновником.

Ни одного пролома. Ни единого.

И никакой надежды на то, что ситуация хоть когда-либо изменится.Таков был вердикт первого психиатра, которому они с дядей Пекой показалиВаську. Все последующие лишь подтвердили сочувственное медицинское заключение,а вариации на тему были незначительны:

это – врожденное;

это – приобретено вследствие душевной травмы или сильногопсихического потрясения;

это – можно слегка подкорректировать, если сама девочкабудет стараться;

это – неизлечимо.

Васькина дислексия была тотальной. Крайняя, редковстречающаяся форма, как выразился все тот же Первый Психиатр. Васька не простоне могла собрать воедино несколько стоящих рядом букв – она не воспринимала ихв принципе. А все попытки выведать, что же конкретно видит Васька,наталкивались на глухую враждебность.

Девочка совсем, совсем не хотела стараться.

Поначалу она еще принимала участие в душеспасительныхбеседах Мики на заданную тему, плела небылицы о хорьках («я вижу хорьков»),воздушных шарах («я вижу шарики – два синих и один красный»), о кальянах,коралловых рифах и верблюжьих гонках по пустыне. Но чаще всего, по утверждениюВаськи, она видела рыб. Рыбок, рыбешек, рыбин и сопутствующую им мелкую фауну,что-то вроде дафний и морских кольчатых червей. Рыбы, рыбешки, рыбины вязаликрючком и плели кружева, нежились на пляже, ели пиццу, стреляли изподствольного гранатомета (сведения о гранатомете были выужены Васькой изкакой-то телевизионной программы); и вообще – занимались самыми экзотическимивещами. На рыбах Мика сломалась. Она больше не могла слушать про склизкихмокрых тварей, обитающих в книгах, в сетях уличных вывесок, на рекламных афишахи в программках театра «Русская антреприза» – время от времени в их почтовомящике оказывалось и такое счастье. Себя Мика представляла доверчивой дурочкой,с ног до головы облепленной слюдяными пластинами с запахом тухлятины, в товремя как хитрая Васька возвышалась над ней в защитной капсуле из рыбьегопузыря.

Такую не ухватишь. Такую за рубль двадцать не купить.

Ты врешь, уличала она Ваську, почему ты всегда врешь? Почемуты отказываешься мне помочь?

Потому что ты мне не нравишься.

Васька всегда умела находить именно те слова, которыеуводили Мику от магистральной линии и погружали в долгие и муторные выясненияотношений: зачем ты так, Васька? это несправедливо, Васька, мы с тобой сестры идолжны быть заодно, у нас никого нет, мы одни на целом свете, только ты и я, иуж будь добра…

Васька упрямо молчала, и, глядя на ее жесткие вихры, нарезкие скулы, на плотно сжатый, совсем недетский рот, Мика понимала: добройВаська не будет никогда.

Во всяком случае, к ней, Мике.

– А ты? Ты себе нравишься? – каждый раз спрашивалаМика, заранее зная ответ.

– Очень.

– Тогда ты должна помочь… пусть не мне, я ошиблась. Немне – себе. Ты ведь не хочешь, чтобы так продолжалось дальше? Ты пропустилагод… Не захотела учиться…

– Ну и что?

– Ты ведь собираешься ходить в школу и много знать?

– Нет.

– А друзья? Если все останется как сейчас, если ты непойдешь в школу, – у тебя не будет друзей.

– У меня будут друзья. У меня есть друзья…

– И ты вырастешь неграмотным и неинтересным человеком.А такие никому не нужны.

– Нужны. Ты сама дура, Мика. И это ты – ты никому ненужна!..

В этом была доля истины. Единственного человека, которыйостро нуждался в Мике, – Павла Константиновича – больше не было рядом.Вскоре после неудачного разговора о любви, заусенцах и грядущемсорокачетырехлетии он уехал из города – то ли в Испанию, то ли на Кипр.Командировка, по его словам, была краткосрочной, как и все его – довольночастые – командировки, но из нее он так и не вернулся. Саша, привезшийочередную – и последнюю – порцию деликатесов, туманно намекнул Мике: Хозяинашлепнули. Гоша, привезший очередную – и последнюю – порцию денег, сказалоткрытым текстом: тело изуродовано так, что мама не горюй, вместо лица –кровавое месиво, запястья обеих рук сломаны, в груди – несколько ран различнойвеличины: от фасоли до грецкого ореха. В связи с произошедшим шерстят массулюдей в подотчетной Хозяину госструктуре. И кто-то из этих людей может присесть– и надолго. А сам Гоша в срочном порядке увольняется, он уже нашел себенепыльную работенку у устроителей клубных вечеринок на заброшенном оборонномзаводе. И, если Мика заинтересуется, он может оставить адресок завода, первыйбокал мартини – за его, Гошин, счет.

Демоны посудомоечных машин враз покинули Гошу, следом заними потянулись горгульи и скарабеи-терминаторы – от былого очарованияуниверсального солдата не осталось и следа.

– Если что – звони, – сказал Гоша, впервыеоглядывая Минину фигуру заинтересованным не – корпоративным взглядом. – Иничего не бойся.

– Ага, – вяло отреагировала Мика.

Она могла бы еще набрать номер кикбоксера, но вышибалы вночном клубе – никогда. Бедный дядя Пека.

Бедный, бедный – кем бы он ни был самом деле. Она знала егокак солнцеликого Ра, достойного компаньона бедным, бедным сироткам – и вот,пожалуйста, Солнцеликого больше нет. Ненамного же он пережил маму, и совсемненамного – свои чувства к Мике. Бедный, бедный – кажется, Мика произнесла этовслух, как только Гоша покинул ее, насильно сунув в руки бумажку с адресомфеерического оборонного вертепа. Ей было грустно, и хотелось плакать, и в то жевремя она ощущала странное облегчение. Никто больше не будет донимать ее своимипризнаниями, и можно снова безнаказанно встряхивать волосами и сидеть, сложивноги по-турецки, – а ведь с некоторых пор она запретила себе это. Теперьзапрет снимается, а деньги, переданные Гошей…