Линия мести - Марина Серова

Сейчас мне все стало ясно. Смс-сообщение отправлено неизвестно когда, а получено сегодня, то есть когда я включила телефон. Понятно, что тетушка не знает, где я нахожусь — она считает, что я загружена очередной работой, поэтому не отвечаю. Даже не знаю, стоит ли ей писать о моем ранении. Для чего? Она и так переживает смерть сестры, уныние Кирилла Васильевича… Еще и мое ранение. Что я ей скажу? «Тетя Мила, приезжай немедленно, я в клинике с дыркой в плече, но все хорошо, хочу поболтать»? Ага, и моя бедная родственница будет разрываться между Австрией и Россией, хороша племянница, что сказать!

Я нажала кнопку ответа на смс-сообщение и написала:

Отправив сообщение, я положила телефон на тумбочку. Немного подумав, выключила его — все равно, если тетушка мне и ответит, эсэмэска дойдет не скоро. В принципе оно и к лучшему, что тетя Мила не в курсе моего ранения. А то начнет волноваться, переживать, вернется в Тарасов, чтобы таскать каждый день несчастной Женечке еду в больницу… А бедный Кирилл Васильевич останется один на один со своим горем.

Да, не спорю, тетушкина еда куда вкуснее, чем «диетическая» больничная — мало того, что без соли, так еще и не отличающаяся разнообразием. Я непривередливый человек, могу есть что угодно, но согласитесь, даже очень неприхотливым людям надоедает один и тот же куриный бульон или жиденький супчик с непонятным содержимым. Один раз я высказала даже не недовольство, а всего лишь вопрос: а есть ли в меню что-то еще, помимо жидкой пищи? На это медсестра, которая принесла мне тарелку, заявила, что еда в больнице — самая подходящая для пациентов и что дают, то и надо есть.

«Скоро будешь сама ходить в столовую, — прибавила она. — Увидишь, что все больные едят одно и то же».

Я смирилась с мыслью, что, пока я нахожусь в больнице, придется есть что дают — сидеть голодной я не собиралась. Успокоила себя тем, что в некоторых странах люди едят живых личинок и тараканов, поэтому мой несоленый куриный бульон — далеко не худший вариант. Больше по поводу еды я никаких вопросов не задавала.

Если с едой я как-то смирилась, то другое обстоятельство не давало мне покоя. Я совершенно не понимала, что со мной произошло, точнее, при каких обстоятельствах меня ранили. Итак, я умудрилась схлопотать огнестрельное ранение. Но кто в меня стрелял? Наверняка некто намеревался меня убить, возможно, целился в голову, но промазал. Когда это произошло? Меня ранили в перестрелке или было совершено покушение? Чем я занималась до ранения?

Увы, как я ни напрягала память, вспомнить ничего не удавалось. Моя память возвратилась ко мне почти полностью — я могла сказать, что я люблю или не люблю, какие фильмы предпочитаю, сколько иностранных языков я знаю, какие книги приходилось читать… При желании я восстанавливала даже события моего далекого детства, когда я жила во Владивостоке. Однако день, в который меня подстрелили, словно стерся из моей памяти. Как я ни напрягала свой мозг, все было безрезультатно. Я не помнила ни места, где произошло мое ранение, ни времени, ни цели моего нахождения в данном месте. Все мои попытки заканчивались только бессильной злобой на саму себя и свою память, которая подсовывала мне совершенно ненужные картинки, но упорно скрывала самое главное. Где-то я слышала про такое свойство человеческого мозга — стирать те моменты жизни, которые губительно сказываются на психике человека. То есть, если я пережила какую-то драму, в результате чего получила огнестрельное ранение, мозг специально удалил все воспоминания об обстоятельствах травмы. Выходит, произошло нечто ужасное? Может, я не справилась с заданием и в ходе расследования моего клиента убили? Или погиб кто-то из близких мне людей? Да нет же, тетя Мила жива, а кроме нее, я ни с кем тесно не общаюсь. Тогда что произошло со мной?

Помню тот день, когда Степан Сергеевич утром пришел в мою палату. Я ожидала, что сейчас мы с ним снова будем «гулять», то есть я встану с кровати и совершу несколько шагов по палате. Сначала не будет получаться, я с трудом удерживаю равновесие, когда только встаю с кровати, но потом мои движения станут увереннее, и я смогу пройти несколько кругов по помещению. Когда мои шаги будут походить на шаги здорового человека, врач выведет меня в коридор, и я пройду довольно большое расстояние до противоположной стены и обратно. Если раньше оно давалось мне с трудом, то сейчас я передвигалась вполне уверенно и даже собиралась попробовать спуститься и подняться по лестнице.

Однако сегодня все пошло не так, как я ожидала. Врач помог мне встать, удовлетворенно покивал, когда я успешно преодолела несколько кругов, потом велел попробовать совершить несколько приседаний. Я справилась и с этой задачей — травмированное плечо в приседаниях не было задействовано, а голова уже не кружилась, как раньше. Я ожидала, что Степан Сергеевич предложит мне преодолеть лестницу, однако ошиблась.

— Что ж, Женя, могу вас поздравить, — сказал врач. — Двигательные функции почти полностью восстановлены, скоро начнем разрабатывать руку. Вам нужно на перевязку, а после вас проводят во вторую палату.

— Во вторую палату? — удивилась я. — Зачем?

— Теперь вы будете находиться не в отдельной палате, а в общей, — пояснил Степан Сергеевич. — Ваше состояние стабильное, опасений не вызывает. Теперь дело за малым — добиться полного выздоровления. Посмотрим, как поживает ваша рана, и тогда можно будет сказать, когда начинать занятия по восстановлению двигательных функций руки. Не бойтесь слова «общая палата» — пока там находится только один человек, точнее, одна девушка. Очень хорошая, вы с ней подружитесь, думаю. Хватит вам общаться только со мной и медсестрами. Есть станете в общей столовой, с теми больными, которые находятся в фазе восстановления. Я вас буду так же навещать, не беспокойтесь. Ну что, готовы? Тогда пойдемте на перевязку!

Итак, меня перевели в общую палату.

После перевязки медсестра — сегодня дежурила Роза Андреевна — показала мне, где находится моя новая палата. Я зашла в небольшую комнату, которая была немного просторнее моей предыдущей палаты. Отличалась она от прежнего места моего обитания тем, что в ней стояло три кровати, одна из которых была застелена клетчатым одеялом. Две другие были с постельным бельем, одна, возле окна должна была быть моей койкой. На кровати в центре комнаты сидела девушка лет девятнадцати-двадцати. У нее были светлые волосы, заплетенные в толстую косу, и приятное, миловидное лицо. Одета девушка была в уютную пижаму нежно-голубого цвета с нарисованными мордочками Микки-Мауса. Столь смешная расцветка удивительным образом шла девушке — пижама делала ее какой-то наивной, доброжелательной и беззащитной. Не знаю почему, но я сразу же почувствовала к ней симпатию. Она читала книжку — я не видела обложку, поэтому про себя стала раздумывать, какая литература может быть интересна девушке. На ум пришли любовные или сентиментальные романы, но не дешевое «бульварное чтиво», а что-то из классики. Может, «Анжелика» супругов Голон? Или что-то из произведений Жорж Санд? А может, «Джейн Эйр» Шарлотты Бронте?