Претендент - Ирма Грушевицкая

— Да, — девушка ответила с некоторой задержкой. — Надеюсь, у тебя есть презервативы.

— Найдутся. Не хочешь для начала познакомиться?

— Постель — не повод для знакомства, слышал такое?

— Слышал. По-моему, идиотизм.

— До этого момента я тоже так считала. Можешь звать меня Скарлетт.

— Это не твоё имя.

— Знаю, кэп.

— Кэп? Мне нравится. А я буду звать тебя «цветочек».

— Без проблем. Мне раздеться, или мы сделаем это по-быстрому?

— Лучше разденься.

— Окей.

Лиам высыпался только в полной темноте, поэтому окна в его спальне всегда были плотно зашторены. Впервые в жизни Ника пожалел об этой привычке брата, но его глаза уже привыкли к темноте, и он здесь был — тоненький лунный луч, просочившийся через небольшую прореху со стороны балконной двери.

Он узнал её по тому, как взлетела вверх тонкая рука, заправляя за ухо выбившуюся прядь.

«Цветочек» оказался его девчонкой из бара.

Ник громко выругался.

— Святое дерьмо!

Девушка от неожиданности даже подпрыгнула. Всё в том же тонком лунном луче он увидел, как дёрнулась вверх её грудь с острым тёмным соском.

— Что случилось?

— Ты точно уверена, что я тот, кто тебе нужен? — Он просто обязан был спросить об этом ещё раз.

— Ты передумал?

— Нет, но…

— Вот и я не передумала. Ты как предпочитаешь — сверху или снизу?

— Я предпочитаю, чтобы ты, наконец, заткнулась и позволила о себе позаботиться.

— Позаботиться обо мне? Звучит очень и очень странно. Ты точно не маньяк?

— Ты сама ко мне пришла, цветочек, помнишь? Так что ложись, для начала, в постель, а там что-нибудь придумаем.

Они «придумывали» всю ночь. Ник вырубился лишь под утро, сразу после последнего раза, в котором «цветочек» выжал из него последние соки одним из самых головокружительных минетов в его жизни.

Он проснулся от её ёрзания. Не хотел выпускать из постели. «Цветочек» что-то плёл про туалет, и Ник, будто почувствовав неладное, запретил девушке брать свою одежду. Она послушно влезла в его футболку и всё равно сбежала.

Сбежала. Оставив ему своё бельё и лёгкий цветочный запах на коже, преследовавший Николаса ещё очень долго.

Так долго, что он почти почувствовал его, хотя сейчас между ними было около четырнадцати футов и одна целующаяся парочка.

Чикаго. Наши дни

Европейское кино — особый вид искусства. Надо быть настоящим ценителем, чтобы получать удовольствие от просмотра сцены на экране и чтения субтитров.

Элис была. Французское, итальянское, шведское — она любила Европу, любила европейский образ жизни, не такой стремительный, как американский, любила и европейскую культуру. Она отдавала себе отчёт, что почти в ней не разбирается, и всякий раз, когда видела, слышала или смотрела на что-то, что её впечатляло, давала себе обещание что, по крайней мере, прочитает об этом в википедии.

Как обычно, за всеми дневными заботами на чтение времени не оставалось. В кино, по крайней мере, сюжет разжевывали и почти что клали в рот, и «Код да Винчи» с Томом Хэнском смотрится гораздо сочнее книги Дэна Брауна.

Самым любимым фильмом у Элис вот уже долгое время оставался «Шоколад». Книгу Джоанн Харрис, по которой он был поставлен, она прочла несколько раз.

Элис завидовала свободе героини — в поступках, в словах, в эмоциях, но «транквилити» — спокойствие и порядок, так ненавистный Виенн, стал для неё образом жизни и, более того, — своеобразным протестом против страстей, ежедневно кипящих в доме её родителей.

Непокорный северный ветер гнал героиню Жюльетт Бинош прочь от обыденности, обещая новые города, новые встречи, новых друзей и новые отношения, и для неё счастьем стала остановка в этом беге.

По сути, счастье Элис состояло в той самой ненавистной Виенн обыденности, и всё же, она не могла не думать о том, что многое упускает, когда мимо неё со скоростью звука мчался поезд под названием «свадьба Мэтта и Мэри».

Их любовь была словно вирус, воздушно-капельным путём заражавшим всё вокруг. Одно сплошное большое счастье, и быть его частью — одномоментно, сейчасно — казалось высшим проявлением благости. Но стоило выйти из круга света, хотя бы в тот же туалет, как реальность наваливалась на плечи тяжёлым ношенным пуховиком.

У неё так не будет. Предпосылок нет.

Элис смотрела на себя в зеркало богато украшенной уборной престижнейшего загородного клуба, закрытого для посетителей на время свадебного банкета, и едва себя видела. Очень хотелось вернуться на празднование, и в то же время каждая минута, проведённая рядом со счастливыми женихом и невестой, ровнялась одной минуте самокопания и сожаления наедине с собой.

Всеми силами души Элис убеждала себя, что это не зависть, но это была именно она. Ей хотелось хоть на одну минуту оказаться на месте Мэри и почувствовать себя центром мира для одного единственного человека.

Поправка: человека, который сам является центром её вселенной.

Поправка: ему должно быть гораздо больше пяти.

— Мама, я пописал.

— Молодец. Вымой руки.

— Ага. Ба сказала, нас всех скоро уведут спать. Я не хочу спать с девчонками. Хочу с тобой.

— Напомню тебе этот разговор лет через пятнадцать.

— Чего?

— Не «чего», а «что». Помнишь, о чём мы договаривались? Это день Мэри, и мы все должны в первую очередь думать о ней.

— Думаешь, Мэри захочет спать с тобой?

— Точно нет. Но пока она не собирается спать, и я должна быть рядом.

— Потому что ты — главный сидетель.

— Свидетель, Лукас. Я — главный свидетель. Не сидетель.

«Сидетелем» Элис точно не была.

С того момента, как они вышли из церкви, она всегда находилась по левую руку от Мэри. По правую у неё теперь всегда был Мэтт.

Счастливица.

Элис принимала букеты, выполняла просьбы, предугадывала желания. В том же туалете придерживала юбку Мэри, пока та делала свои дела. Поправляла макияж, когда невесте вдруг хотелось поплакать. Дула в лицо во все лёгкие, чтобы убрать следы слёз.

Но Мэтт всё равно их замечал. И это было безумно трогательно — наблюдать, как в одно мгновение из всемогущего хозяина вселенной Мэтт Крайтон превращается в перепуганного парня, который не знает, куда бежать и кого наказывать за то, что его девушка расстроена.

Элис даже пришлось один раз его отловить и попросить прекратить пытать Мэри гиперопёкой.