Мэрилин Монро - Дональд Спото

Дитя появилось на свет 1 июня 1926 года в девять тридцать утра в городской больнице Лос-Анджелеса, а в свидетельство о рождении малышку записали как дочь Глэдис Бейкер, проживающей по адресу: бульвар Уилшир, 5454. В те времена можно было без особых хлопот фальсифицировать некоторые данные, так что Глэдис без долгих размышлений просто заявила, что двое ранее рожденных ею детей умерли. Кроме того, она дала волю фантазии и сообщила, что ей неизвестно место пребывания ее мужа, пекаря, которого она назвала «Эдвард Мортенсон», урезав тем самым его двойное имя и исказив последнюю гласную в фамилии. Отдел регистрации рождений в бюро статистики населения при департаменте здравоохранения штата Калифорния вписал новорожденную девочку в реестр под именем Норма Джин Мортенсон. В молодости ее знали как Норму Джин Бейкер. Начиная с двадцатого года жизни она стала именовать себя Мэрилин Монро, но долго после этого отвергала предложения насчет юридической смены имени и фамилии, поддавшись уговорам лишь за семь лет до смерти.

В 1917 году красавица Норма Толмэдж, девушка с глазами лани, которой было тогда двадцать лет, вышла замуж за тридцативосьмилетнего независимого продюсера Джозефа М. Шенка. Новоиспеченный супруг основал кинофирму, названную по имени жены, и с удивительным успехом стал выстраивать ее карьеру. До того наступившего в 1926 году момента, когда супруги расстались, Норма Толмэдж успела сняться в шестидесяти с лишним кинофильмах, основная часть которых представляла собой многосерийные слезливые мелодрамы с названиями вроде «Грустная улыбка» или «Страшные тайны», где единственным, но зато триумфальным достижением была ее ослепительная, полная неотразимой экспрессии внешность[10]. В глазах рядовой работницы кинолаборатории вроде Глэдис, которая с завистью смотрела на всех сколь-нибудь красивых женщин и в связи с профессией непрерывно и пристально разглядывала кадры с изображением Толмэдж, эта фамилия воплощала не только образец для подражания: ее благозвучное имя «Норма» несло в себе нечто от тотема и связанной с ним надежды, оно было благословением для будущего ее дочери. В тот период у девочек были популярны двойные имена, и Глэдис, следуя моде, пришла к выводу, что ее малютке подойдет второе имя «Джин»[11].

Через две недели после рождения ребенка Глэдис отдала Норму Джин в приемную «суррогатную» семью, которая проживала на расстоянии более двадцати пяти километров от Лос-Анджелеса. Причины этого решения не так уж трудно понять.

В безумные двадцатые годы складывающиеся новые моральные и этические нормы способствовали как совершению нестандартных поступков, так и ведению дискуссий о них — причем не только в Европе, но и во всем мире. После ужасов и мерзостей первой мировой войны везде произошел необычайный, буквально взрывоподобный рост новых, оригинальных и интересных по задумке способов развлечения, в числе которых были также и достаточно смелые (а временами даже опасные). Нью-Йорк, Берлин и Париж почти одновременно вступили в эру джаза. Жизнь казалась нескончаемой полосой стихийных, ничем не сдерживаемых развлечений, экзальтированного возбуждения и изощренного экспериментирования. Европейцы охотно привозили из Америки произведения таких творцов, как знаменитые писатели Эрнест Хемингуэй и Теодор Драйзер или не менее знаменитые музыканты Джордж Гершвин и Джелли Ролл Мортон[12], но их совершенно не интересовали суровые религиозные принципы, столь сильно укорененные в американской традиции, — ни в чем не потакающие человеку и не дающие ему ни малейшего снисхождения.

Однако в Соединенных Штатах нарастал конфликт: нашествие новых обычаев лоб в лоб сталкивалось со старыми пуританскими принципами и тормозами. В двадцатые годы в общественных местах можно было увидеть намного более высоко приподнятый краешек платья и услышать гораздо более грубый язык, нежели когда-либо ранее. Чтобы придать веселью дополнительный размах, распространилось употребление наркотиков (особенно кокаина и героина), а в искусстве и в кино стало принято подвергать рассмотрению темные стороны жизни. В то же время вследствие тогдашней американской особенности, известной под названием сухого закона, иметь и потреблять спиртное было в ту пору запрещено[13]. После того как в стране стали громко звучать голоса, призывающие к моральной бдительности, резко возросла восприимчивость общества к доктринам всякого рода псевдоморализующих учений (в отличие от учений, провозглашающих подлинную мораль), и это привело к возникновению многих весьма консервативных религиозных движений — не только в Калифорнии, но и везде на Юге.

В пользу передачи ребенка в «приличную» семью говорили и другие обстоятельства: Глэдис никак не могла бросить работу, и в то же время рядом с нею не было никого, кто мог бы заняться малышкой, пока сама она находилась вне дома; кроме всего прочего, в неспокойной, цыганской жизни этой женщины (точно так же, как и в жизни ее матери, если только Глэдис была в состоянии осознать данную параллель) на материнство не хватало ни места, ни времени.

Имелись также иные, не столь отчетливые, более неуловимые и даже подсознательные (но от этого не менее существенные) причины, чтобы отдать Норму Джин под опеку третьих лиц. Глэдис своими глазами видела дегенерацию и смерть отца, причиной чего (как ей ошибочно сказали) послужило его сумасшествие — состояние слабо изученное и плохо понимаемое, но, как тогда верили, наверняка наследственное и наследуемое. Разочарованная супружеством, Глэдис — равно как и Делла — не могла найти себя и в роли матери. Будучи враждебно настроенной по отношению к Делле — из-за тяжелого прошлого, а также потому, что та, не колеблясь, предоставила ее самой себе в последнем периоде вынашивания ребенка, — Глэдис могла бы в некотором смысле послужить классическим — по Фрейду — примером родителя, который не расположен к своему ребенку того же пола[14].