Сказки для парочек - Стелла Даффи

Мать Салли защипывает края пирога плохо гнущимися артритными пальцами, протыкает пирог вилкой, лепит из помятого комочка теста двухмерное яблоко и три симметричных листочка. Украшает ими серединку пирога и осторожно ставит форму в духовку. Салли озадачена и голодна, она выпивает три кружки чая одну за другой, заедая бутербродами.

— Но я помню ее совсем другой. Очень доброй. Когда мы с Джейни были маленькими, мы любили ходить к ней в гости. Почему она переменилась?

Мать Салли ставит чайник. Рассказать дочери о завещании дедушки Мака? О последнем завете человека, совсем молодым умиравшим от рака печени? Своей последней волей он наделял целой тысячью фунтов неназванную любовницу, женщину, с которой перестал встречаться двенадцатью с лишним годами ранее. Нотариус позаботился о передаче наследства. Бабулечка Айрин так никогда и не узнала, кто была любовницей ее мужа. Утверждала, что и не хочет знать. Только трое были посвящены в тайну. Мать Салли подозревает, что ее муж давно забыл об этой истории с завещанием. Она кладет по ложке растворимого кофе в кружки — не парадные, но и не затрапезные — и оставляет правду невысказанной.

— Дедушка Мак умер, и мы стали ей необходимы. Особенно я, папа никогда не умел с ней ладить. Никогда не знал, как с ней разговаривать. Я была нужна, чтобы ухаживать за ней, и я ухаживала.

— Но почему? Если она так жутко к тебе относилась?

— Я выполняла свой долг, Салли. А как же иначе? Раз сделала выбор, отступать уже не годится, даже если временами бывает трудно. Так уж устроен мир. А трудно бывает часто, дорогая, всем, независимо от обстоятельств. И хорошо, когда есть на кого опереться, потому что в конечном счете мы все одиноки. Бабушка Айрин тоже была одинока. Поэтому не стоит разбрасываться людьми.

Салли отхлебнула кофе и улыбнулась матери. Порядочная работящая женщина, ее мать. Женщина, способная дать разумный совет, ни на секунду не отрываясь от тушения бараньей ноги в розмарине и выпечки яблочного пирога из домашнего теста. Они поболтали ни о чем, пока Салли не допила кофе и не отправилась домой к Джонатану — с пластиковой коробочкой домашних бисквитов, уложенной в пластиковый пакет. Салли и впредь будет любить Джонатана и ладить с ним, несмотря на его переменчивые настроения, и создаст с ним семью. Она пойдет с ним по жизни, покуда у нее хватит сил. И она позаботится, чтобы все было хорошо.

Мать Салли украдкой выкурила сигарету, роняя пепел на горку тонких яблочных кожурок (она очень старалась срезать кожуру как можно тоньше). Быть может, размышляла мать Салли, следовало рассказать дочери правду. О том, что бабулечка Айрин была права на все сто, не доверяя ей. Ибо она знала, что у матери Салли был роман, когда она выходила замуж за отца Салли. Правда, Айрин не знала, с кем. У матери Салли хватало ума соблюдать осторожность. Но бабулечка Айрин понимала, что происходит. Она переполошила мать Салли за день до свадьбы — заявилась к ней в комнату в родительском доме и умоляла не выходить замуж за ее мальчика, не заманивать его в безлюбый брак. Бабулечка Айрин упрашивала мать Салли поступить честно, признаться в измене и отпустить отца Салли на все четыре стороны.

Но бабулечка Айрин не знала, что человек, с которым мать Салли крутила роман, был уже женат. Мать Салли не могла сказать правду, иначе осталась бы одна. Этот человек никогда бы не бросил жену, он так и сказал; он любил свою жену, а отец Салли тоже любил мать Салли. Поэтому она решила покончить со всем этим, выйти замуж за отца Салли, порвать с любовником и стать счастливой. Она будет счастливой, потому что она так решила, и пусть это не настоящая любовь, ничего страшного. Кто знает, что такое настоящая любовь? Она прогнала бабулечку Айрин и продолжила гладить нижнюю юбку. Она обзаведется спутником жизни, и этого ей хватит, она позаботится, чтобы хватило. Возможно, с отцом Салли они начинали жить не во взаимной любви, но постепенно до нее дожили. А разве у других бывает иначе?

Со временем она научилась любить своего мужа, пусть и не сразу. В конце концов, он стал ей очень дорог. И, конечно, наследство в тысячу фунтов пришлось весьма кстати.

Мое совершенство не случайно. Эта чистота формы — результат блистательного замысла: цель, метод, творение. Я сотворена игрой мысли. Я плаваю, бегаю, играю, и любое, даже самое случайное движение увязано с какой-нибудь телесной функцией, группой мышц, органом, суставом, порой, клеткой. Все, что я делаю, призвано заново творить меня каждую минуту, совершенствуя оригинал. А ведь меня от рождения благословили совершенством Я плод безупречного зачатия, мои члены гибки и длинны, глаза сияют, волосы блестят. И какая же я изумительно крепкая, здоровая, счастливая и целостная!

Почти целостная.

Но даже я не могу сохранять безупречность одним усилием воли. Ее надобно восполнять — выковыривать мягкотелость из укромных местечек, придавать гибкость крепким мускулам, что натягивают гладь кожи, — ежедневными и неукоснительными упражнениями.

Сказав «ежедневные», я имела в виду еженощные.

Всю ночь она плавает. В три, четыре часа утра. Городской бассейн пуст, луна и инфракрасный глазок сигнализации скользят взглядом по недвижной водной глади. Она плывет под водой, по пять-шесть раз пересекая бассейн — без передышки. Выныривает только для того, чтобы быстро наполнить легкие беззвучным, чистым кислородом; и снова плавно скользит по луже рассеянного лунного света. Лучику налитого кровью глазка не проникнуть на глубину шести футов, и она плывет, забывшись, в безмолвном ночном бассейне. Ни звука не слышно, кроме едва различимых всплеском у бортиков; ничего не видно, кроме мутноватых лунных бликов, застрявших в крошечных лужицах на краю ее ночного зрения. Ее тело обнажено, и расслаблено, и совершенно.

В тиши прохладного бассейна вынашиваются эмбрионы моих планов. В эти минуты полной отстраненности плавание заменяет сознание, и на пике физического напряжения, когда меня затопляют эндорфины — истинная причина всего на свете — я обретаю мудрость. Каким будет следующий шаг: к чему прикоснуться, в какой момент поцеловать, улыбнуться, крикнуть, трахнуть. Каждый миг соблазнения стратегически выверен, проанализирован мыслью и физическим усилием, воплощен в реальность. Джонатан возгордился бы, узнай он, сколько энергии я затратила на создание его будущего. И удивился бы. Он убежден, что мною движет волшебное наитие. Я глубоко дышу и размашисто загребаю воду, влага струится по моему обнаженному телу, лаская и возбуждая куда эффективнее, чем прикосновения Джонатана. Я кончаю и ныряю вглубь, где даже гулкое эхо бассейна не настигнет меня. Быстрому водному потоку, омывающему мою кожу и члены, нетрудно меня усладить, я погружена в него, растворена в нем, я становлюсь его частью. Это миг моего освобождения, и когда на десятифутовой глубине я кричу от вожделения, мне открывается истина — я знаю, что делать дальше.

Полагаю, малютке Салли пора кое-что увидеть.

То, что увидела Салли, смыло любовную катаракту с ее младенчески голубых глаз, мутная рябь сменилась ослепительным отчаянием. Соленый душ, хлынувший на налившиеся кровью зрачки, едва не затопил и без того нестойкий разум Салли. Едва, но не совсем. Ползучая волна боли постепенно схлынула, удержав лихорадочную мысль у кромки гибельного прибоя самобичевания — щепотка благоразумия уцелела. Салли накрыла свое сердце непробиваемым панцирем. И с облегчением выдохнула.