История Франции глазами Сан-Антонио, или Берюрье сквозь века - Фредерик Дар

Берюрикс замолчал и вытер тыльной стороной ладони пот, выступивший у него на лбу.

Установилась глубокая, напряжённая тишина. Все ждали, что скажет Версенжеторикс. И он сказал.

— Что ты предлагаешь, Берюрикс? — спросил генерал презрительно. — Договаривай!

Берюрикс пожал плечами:

— Мой генерал, мы сожрали всех крыс, которые были в Алезии. Теперь мы сами стали крысами. Давайте не будем ждать глупой смерти. Если ты мёртв, значит, всё кончено. Но пока ты жив, живёт и надежда. Надо сдаваться! Может быть, наша гордость и пострадает, но зато наши желудки не пострадают! Умереть от голода и петь «Я гордый галл с круглой головой» — это просто. Но иметь мужество сдаться — вот это подвиг.

Он замолчал. На несколько секунд зловещая тишина сменила его выступление.

И затем мощный гул голосов поднялся над Алезией.

— Берюриксу гип-гип-гип-урикс! Гип-гип-гип-урикс!

И гордый Версенжеторикс побледнел. Его светловолосая голова наклонилась. И тут он решительно топнул ногой.

— Приведите ко мне моего белого коня, откройте ворота, и пусть со мной идёт всякий, кто меня любит!

«Ну вот, он уже мнит себя Генрихом Четвёртым», — подумал пророчески Берюрикс.

Началась суматоха. Все метались, черпая в идее капитуляции новую страсть, которая с яростью битвы всё равно что сёстры-близнецы. Галлы вдруг поняли благодаря Берюриксу, что сдаваться — это, в некотором смысле, то же, что и воевать.

Пока все наряжались, чтобы сдаваться, Берюрикс вернулся в палатку. Он чувствовал себя слишком уставшим, чтобы бросать оружие к ногам Цезаря. Он смутно понимал, что неблагодарная История забудет его имя, как и важную роль, которую он только что сыграл. Он знал, что Версенжеториксу когда-нибудь воздвигнут статую и его имя будет в учебниках, как и имена всех генералов. Но Берюрикс не испытывал никакого огорчения. В его намерения входило заниматься любовью и постараться умереть как можно позже. Его программа была простой, но выполнимой.

— О чём ты думаешь? — спросила его Ляриретта через некоторое время после того, как он сделал ей хорошо.

Берюрикс улыбнулся:

— Я размышлял, моя милая. Я подумал, что лучше иметь тапочки, чем легенду. Это удобнее.

И, заметив, что она теребит кукурузную ость, добавил:

— Тебе больше не понадобятся фальшивые усы, моя девочка: я чувствую, что теперь мы будем изучать хорошие манеры!

(Отрывок из «Заметок о войне галлов» Сезара Пиона)

— Улёт! — восхищается Толстяк. — Я чувствую, что на этот раз я просвещаюсь по-настоящему, Сан-А. До сего времени я хоть и выписывал сельский журнал «Рустика» и читал «Ридерз дайжест» у парикмахера, мой интеллект ещё хромал. Теперь я могу блистать в обществе…

Я не могу не усомниться в сказанном. Меблировать интеллект Берю труднее, чем продавать вентиляторы филателисту.

Он скребёт ороговевшим ногтем яичный желток, украшавший его галстук.

— Знаешь, что мы сейчас сделаем? Пойдем пропустим по глоточку в соседнем бистро. У меня от всего этого в горле пересохло.

Я даю согласие быстрее, чем может появиться счёт за стоянку на ветровом стекле вашего автомобиля, и вот мы уже сидим в малом зале скромного кабачка.

— А что дальше? — спрашивает Берюрье. — Что было дальше?

Я стремительно погружаюсь в закрома своей памяти.

— А потом римляне оккупировали Галлию.

— Надолго?

— На четыреста лет!

Он не верит своим евстахиевым трубам.

— А мы ещё жаловались в сороковом! У римлян тоже было гестапо, Сан-А?

— Нет, Толстяк. Это были цивилизованные люди. Они возделывали наши поля. Они построили дороги…

— Они тут столько были, что могли бы и автострады построить, — замечает Великий со знанием дела. — Потому что с нашим правительством их строят по пятьдесят сантиметров в год. Чтобы сгонять из Лилля в Ниццу без пересадок, до этого нам ещё надо дожить!

Он делает знак официанту привести в ажур наши бокалы.

— Ты позволишь продолжить?

— Ещё как! Ты же видишь, мне это в кайф! Лучше изучать историю, чем попадать в истории.

— Помимо прочего, римляне построили города, — продолжаю я. — Вот сейчас, когда нас сдают в печать, Толстячок, мы должны быть им обязаны за самые лучшие французские памятники!

У Берю увлажняются глаза, он чувствительный человек. Признательность трепещет на его ресницах.

— В общем, галлы сотрудничали с захватчиками?

— Точно! Во всяком случае, они стали культурными, понимаешь? Если сегодня ты стал утончённым существом, полным обходительности и воспитанности, то этим ты обязан им.

— Жахнем за это! — говорит он и опорожняет свой бокал. — Какие славные парни! Даже не верится!

— Имей в виду, — уточняю я, ведомый чувством справедливости, которое никогда меня не покидает, если только не получается иначе, — имей в виду, Толстяк, что они вообще-то были жёсткими по отношению к первым христианам, надо признать!

— Объясни!

— Христианская религия распространялась в Галлии в течение ста лет после смерти Иисуса Христа.

— Ну и ну! Можно сказать, что новости распространялись со скоростью улитки! — смеётся Ужасный. — Представляешь, если бы Джони Холидей[18]жил в те времена! Мы бы ничего не успели узнать о нём!

— Римляне были язычниками и преследовали первых христиан.

— Мать твою! — ругается он. — Я помню. Я даже могу сказать, что они мучили Феликса Потена и святую Бланкет![19]Так или нет? И ещё Бен-Гура[20], если мне не изменяет память.

Я сдерживаюсь, чтобы не засмеяться.

— В самом деле, Толстяк. Двенадцать очков из десяти!

— Спасибо! Мне приятно знать, что я не такой тупой, как я думал. Слушай, но в церковных делах римляне потом преуспели, не так ли?

— Ещё как! Они даже не разрешали, чтобы Папой был не итальянец! Такие перегибы, это же в их духе. Вот только после четырехсот лет оккупации их прогнал из Галлии народ, который пришёл из Германии.