Ветвящееся время: История, которой не было - Владимир Лещенко

Несмотря на сохраняющийся (при все большем влиянии азиатских культур) эллиноцентризм и приверженность правящей верхушки (при всех нюансах) классическим греческим ценностям, вновь созданное государство быстро приобретает черты классической восточной империи, хотя в областях Эллады частично сохраняется полисный строй.

Провозглашается формальное равенство всех подданных, независимо от нации, места жительства и религии, хотя на практике оно соблюдается далеко не всегда.

Изменилась и армия. В ней, как уже говорилось, очень мало греков и македонцев. Они сведены в отдельные части, на случай неповиновения туземных войск. Основную же массу солдат составляют жители азиатских, африканских, индийских провинций огромной империи, правда, обученные и вооруженные по македонскому образцу. Наряду с тяжелой кавалерией не раз приносившей македонцам победу, немалое место занимают и конные лучники из числа кочевых племен; Индия поставляет боевые колесницы и многочисленных слонов – непобедимую элефантерию.

Двигающиеся вместе с войсками и посольствами историки, философы, географы собирают сведения о землях, где им довелось побывать. Греческие ученые творчески осваивают мудрость иных культур, пытаясь свести воедино все, что известно им и их предшественникам о мире.

Под руководством великого Неарха заметных успехов достигает мореплавание. Корабли его подчиненных активно исследуют побережье Аравии и Персидского залива, стремясь установить морское сообщение между Месопотамией и Египтом.

Осваивается и прямой морской путь из Красного моря в Индию – греческие навигаторы почти на два столетия ранее, чем в нашей истории, открыли секрет муссонных ветров, позволяющих быстро пересекать Аравийское море.

Обсуждается вопрос о посылке экспедиции вокруг Африки с участием западных финикийцев-жителей бывшего Карфагенского союза, по примеру организованной за три века до того по приказу фараона Нехо. Одновременно делаются попытки исследовать восточное побережье континента; суда из Египта с каждым годом заплывают все дальше на юг.

Даже требования божественных почестей и поклонения владыке уже становятся привычными. Большинство следует словам одного спартанца: «Так как Александр хочет быть богом, пусть будет богом».(111,97)

Стареющему царю, впрочем, это все не слишком интересно. Он торопится завершить объединение под своей властью всей Ойкумены – ведь он уже принял решение о том, куда двинет свою несравненную армию в этот раз.

Задуманный им очередной поход, должен завершить, по его мнению, покорение цивилизованного мира.

Целью теперь являются земли Древнего Китая – Чжунго(102,41).

От разведчиков, Александр хорошо знает о многочисленности тамошнего населения и огромном богатстве тамошних владык. Но разве не покорил он совсем еще недавно столь же многолюдные и обильные ресурсами индийские земли? Кроме того, хорошо известно и другое: семь расположенных там царств ведут почти непрерывные, истощающие их силы войны друг с другом. Вдобавок, тамошние жители приучены к покорности, а солдаты не отличаются чрезмерной храбростью.

…И вновь уже не впервые собирается войско для нового великого похода.

В нем плечом к плечу стоят воины сотен и сотен племен – от диких всадников из Великой Степи, до жителей Испании, Ливии и альпийских долин. Но больше всего в ней тех, кто уже начал забывать свой дом, для которых жизнью стала война и которые ничего кроме войны уже не знают и не хотят знать. Эта армия воистину достойна именоваться армией Повелителя Мира.

Ее путь лежит далеко на северо-восток, за Памир и Гиндукуш, за безводные степи Кашгарии и пески Гоби, в далекую страну Чжунго…

В этом месте мы и расстанемся с Александром Великим.

Невозможно сказать, погиб бы он вместе со своей армией где-то в Поднебесной, одержал бы очередную невероятную победу, дойдя до омывающего восточный край Ойкумены океана, и дожил бы до глубокой старости с сознанием того, что совершил все, доступное для смертного; умер бы от болезни или раны, либо же вернувшись ни с чем, как когда-то из Индии, тихо угас бы, лишившись смысла жизни. Также и не будем, подражая Тойнби, строить гипотезы о том, как могла развиваться в дальнейшем судьба созданного им великого государства, просуществовало бы оно еще какое – то время (какое-то – это может быть и сто, и более лет), или было бы немедленно разорвано на куски в войнах между наследниками Александра, как то случилось в знакомой нам истории. Но ясно одно – мир, где сын Филиппа и Олимпиады не умер бы тогда, в Вавилоне, в 323 году до начала так и не наступившей нашей эры, был бы куда менее похож на тот, в котором мы живем сегодня, чем даже тот мир, где юного македонского царевича сразил бы эллинский меч под Херонеем или Фивами.

Одной из возможных развилок времени, что не один раз привлекала как беллетристов, так и серьезных ученых, является происходившее в III столетии до н. э. противоборство Карфагена и Рима, вернее– его исход. Немало людей всерьез задавались вопросом: как бы выглядел мир, одержи верх тогда не Рим, а Карфаген?

Как ни странно, но в большинстве подобных реконструкций события развиваются в худшую сравнительно с реальностью сторону.

Объясняется это, скорее всего, исключительно тем, что и до сих пор симпатии большинства историков остаются почему-то на стороне Рима, в то время как к его противнику относятся с предубеждением.

Поминаются к месту и не к месту людские жертвоприношения в финикийских храмах – как будто Рим не знал гладиаторских боев в честь богов.

Можно услышать и утверждение, что Карфаген был не чем иным, как царством золотого тельца, страной презренных торгашей, своего рода янки античного мира, лишенных каких-либо гражданских чувств и озабоченных исключительно собственным благополучием.

Суровый приговор выносит Карфагену английский католический писатель и историк Г.К. Честертон. По его мнению, пуническая цивилизация была ни чем иным, как цивилизацией «изощренных бесопоклонников», где, по его образному выражению, «…рога Сатаны вздымаются не только к звездам, но и к самому Солнцу…»(30,165)

Согласно Честертону, Карфаген воплощал в себе все наихудшее в современном ему мире – слепое поклонение «золоту, насилию и богам, жестоким как звери», этакому культу первичного зла и сил тьмы. Рим же, как он полагал, напротив, воплощал самое лучшее и здоровое, что было на тот момент в античности.

Как полагал почтенный автор детективов о патере Брауне, в случае победы Карфагена, ни много ни мало «хребет мира был бы сломлен» (?!) и, он бы обратился в «бесчеловечный улей»(??).(30,186)

Менее эмоциональные и более объективные оценки Карфагена и его места в истории можно встретить в трудах, как это не покажется странным, самих римлян. Позволим себе привести высказывание видного историографа I в. до н. э. Помпония Мелы: «Пунийцы были мудрым народом, который процветал и в войне и в мире. Они преуспевали в письменности и литературе и в других искусствах, в морском деле, и в военном деле, и в управлении империей» (50,48) [12]