Дикий барин в диком поле (сборник) - Джон Шемякин

Потом я решил познакомиться с какой-то эффектной брюнеткой и, чувственно подприсев, двинулся навстречу счастью, но оказалось, что это зеркало, и я очень ловко обратил всё в шутку, хохоча в наступившей тишине.

Праздник, в финале которого я куражисто предлагал всем шампанского с клубникой, был посвящен археологии нового типа.

Я одно время посильно занимался археологией и справедливо нёс заслуженную репутацию самого невезучего археолога на всём белом свете. Там, где я выворачивал тонны и гнал кубометры, где работа лопатой была похожа на паровозные гонки времён Великой депрессии, где многие плакали, а многие смеялись, лупя по головам кулаками, словом, там, где я осуществлял руководство, не находилось ничего. Вообще ничего сколько-нибудь стоящего.

Как Калин-царь сидел я у своей палатки, пока студенты трясли передо мной шестью кусками керамики. А вот Б-ов, выйдя по нужде в три часа ночи, мог случайно найти у обрыва кубышку с арабским серебром. Я закладывал по семь полных шурфов в спёкшейся глине, сжигаемый солнцем, и скрипел на зубах горьким пеплом, а Б-ов, помахивая совочком, обнаруживал захоронение методом случайного тыка.

Я превращался на глазах в завхоза, а Б-ов – в звезду.

Я стоял на перроне в ситцевом платочке, кланяясь в пояс проходящим поездам, а Б-ов в купе первого класса ехал в Париж.

Я водил боками, как обозная кляча, а Б-ов грациозно кланялся с медалью на шее.

В университетском музее мне был посвящён машинописный огрызок с надписью: «Часть бронзовых ножниц для стрижки скота», а Б-ову принадлежали не просто стеллажи, я их уже не считал, а целые панорамы: «Селище именьковской культуры» и «Погребение воина эпохи раннего железа» с выцарапанной на бревне из погребального костра кем-то совершенно неизвестным надписью: «Б-ов – козёл!»

Конечно, наши отношения из-за этого были очень драматичными. Помню ту трёхминутную паузу, когда я туманным утром с пакетиком глауберовой соли молчал у б-вского котелка с кашей. Помню и телеграмму, отправленную мной из Самары на хутор Челюскинец Дубовского района Волгоградской области, где любвеобильно квартировался наш археологический Моцарт: «Поздравляю двойней зпт целую зпт целую». Многие помнят случай, когда деревенские приходили нас бить, а я случайно в пылу битвы переметнулся на их сторону, прорываясь с воздетым армейским ремнём к конкуренту.

Но жемчужиной своей коллекции я считаю историю, о которой рассказать не решусь. Ключевым моментом в ней, впрочем, был мой крик: «На кого рассчитана эта клоунада с подставным уродцем?!» – и роспуск аттестационной комиссии.

А всё почему? А всё потому, что нельзя так! Нельзя фартовать на раскопе, пока другие плачут от отчаяния, глядя на луговые цветы.

Третий день готовимся к свадебному торжеству в доме у бесполезного Федюнина. Украшаем его облезлую голову лентами и кисточками, водим его, расслабленного как после тифа, в баню, в которой он окончательно перестаёт соображать и начинает резвиться в предвкушении семейной жизни, взваливая груз своих прожитых лет на наши с Б-чем плечи. Естественно, каждый божий день застолья и праздники, гости сидят, обнимая двумя руками свои печени и тихо икая перед переменой блюд.

Ясно, что жрать столько и так часто невозможно. Иной раз приходится вспоминать что-то из жизни виновника готовящегося таинства. А вспомнить что-то хорошее про Федюнина непросто даже мне – известному человеколюбцу и другу. Встаёшь из-за стола, чтобы произнести здравицу в федюнинскую честь, а в голове вместо строгого плана предполагаемого хвалебного тоста чьи-то бараньи рога, свист, тьма, полураздетый милиционер и позёмка на пепелище.

Нет, я не настаиваю. Ко мне как к поздравителю тоже могут быть накоплены какие-то претензии. Обычно если я принимаюсь поздравлять какую-нибудь именинницу («А станешь стариться – сорви цветов, растущих у могилы, и ими сердце оживи!»), то по окончании тоста гости молча забирают свои подарки, отдают их мне и уходят на улицу навсегда. Может ещё дядя именинничный вернуться и ударить кулаком по заплаканной племяннице. Я в это время тщательно сортирую подношения и сгребаю в особую сумку салаты и отбивные, переживая за напитки.

Но такая радость у меня случается нечасто.

Вот что, что рассказывать о Федюнине?! Расскажу быль.

Это было давно, так давно, что Б-ч только докапливал в матрасике свой первый миллион, Федюнин имел головные волосы, а я был свеж и невинен, как утренняя фиалка в каплях росы.

– Поедемте по грибы! – внезапно предложил волосатый Федюнин осенним вечером. – Я знаю удивительно грибные места, которые буквально рядом с городом, ну, не то чтобы рядом, а как бы напротив, но всё равно недалеко, подышим свежим воздухом, запасёмся приятными впечатлениями. А?!

Б-ч отказался ехать сразу, у него был насморк, головные и грудные боли, опухшие суставы и гастрит. Плюс у него была мама, которая и раньше его в лес не отпускала, а по достижении им двадцати пяти лет и вовсе запретила без неё появляться на улице. Уговаривали Б-ча с час, прибегали к столику и отбегали от столика, били по рукам, плевали на пол, качались на стуле, вносили образа.

В конце концов я психанул – у меня это очень удачно получается – и сказал Б-чу, что раз он такой, то мы с Федюниным поедем за грибами одни, а в отместку за это Б-ч хоть раз в жизни оплатит наш ресторанный счёт.

При словах «оплата» и «счёт» лицо Б-ча обычно начинает приобретать осмысленное выражение, и он становится похожим на опоссума, который вот-вот притворится мёртвым и упадёт с ветки, держась за сердце.

Утром Б-ч первым явился на место старта нашей грибной экспедиции в шапке с козырьком и с ранцем за спиной. К тому времени Чикатило уже был казнён и паники на улицах стало поменьше, многие проходили мимо Б-ча почти равнодушно, не пытаясь его пнуть или укусить. Подтянулись и мы с Федюниным.

Экспедиция началась.

Через два часа блужданий в кустах и кривых сырых осинах даже оптимистичный Федюнин понял, что мы заблудились и не помним, где оставили свои машины, термосы, палатки и жратву. Б-ч хромал на две ноги и одну руку, которой он себе помогал при передвижении, мотая шапкой с помпоном из стороны в сторону. Я был чуть пободрее и прикидывал в уме, кого первого бить палкой по башке на случай начала голода.

Федюнин торил нам дорогу через всё более мокрый ельник и уверял, что вот-вот, ещё немного и чуть-чуть. Я совсем было приготовился бить палкой Б-ча, как вдруг мы вышли на берег лесной реки.

Потыкав палкой в речные глубины и вынырнув после того, как соскользнул с травы в стылую воду, Федюнин предложил реку форсировать вплавь. Ибо обратную дорогу он не помнит, а идти вдоль реки бесперспективно, потому что река упрётся в ещё более могучую реку, потом в озеро, а потом окончательно опустится ночь и настанет время ужина.

Б-ч, которому плохело прямо на наших глазах, сказал, что плавать он совсем не умеет и в воду не полезет. Но Федюнин уже продевал в рукава штопаной курточки Б-ча ободранную молодую ель.