Кафедра - Андрей Житков

В себя Митя пришел через несколько секунд. Ему показалось, что он все еще слышит торопливые шаги, спускающегося по лестнице человека. Митя поднял голову и застонал — левую половину ломило так, будто в нее вогнали огромные гвозди. “Ну вот, додогонялся! — подумал Митя, с трудом поднимаясь на ноги. — Надо сваливать, пока не понаехало ментов!” Он знал, что милицейский наряд будет в общаге через минуту, максимум через две. За это время — при том, что голова идет кругом, в глазах синие круги — ему до вахты не дойти. Да и не нужна ему вахта. Вредная старуха, что сидит за стеклом перед вертушкой, наверняка “настучит” ментам, что вот только-только вышел тут один такой с разбитой мордой. Иди потом доказывай, что ты не верблюд. Перспектива провести всю ночь в отделении показалась ему отвратительной. Держась за перила, он спустился до второго этажа. Окно на втором этаже было открыто настежь. На подоконнике Митя увидел следы от ботинок. “Все понятно, мужик, мы с тобой пойдем одним путем!”— усмехнулся Митя, влезая на подоконник. Он уцепился за газовую трубу, проходящую под окном, повис на ней и легко спрыгнул вниз. Оглянулся, отряхнулся и быстро зашагал прочь от общаги. О пьяном, спящем у девиц на седьмом этаже Маркуше, которого наверняка “зацепят” оперативники, он старался не думать, и о парне, лежащем на асфальте с открытыми глазами — тоже. За что его: за наркоту, за долги? Или он все-таки сам по обкурке? А при чем тут мужик, которому не понравилась погоня? И ведь вырубил одним ударом! Просто боксер какой-то! А, может, это общежитский слесарь? Вывод прост: никогда не гоняйтесь за незнакомыми мужчинами… Митя улыбнулся тому, что ушел живым и невредимым. Почти невредимым. Он решил ехать “поверху” — в метро еще задержат в таком виде. Тут как раз к тротуару причалила “маршрутка”.

Жена Мити Вика купала дочку в ванной. Маленькая Дашка агукала, лупила ручонками по воде, гоняя пластмассовых гусей и бегемотов, весело смеялась.

— Ты моя лапочка, ты мой цыпленок! — ласково приговаривала Вика. — Ну, давай, доча, немного поплаваем.

Вика услышала, как щелкнул замок входной двери, взглянула на часы, которые лежали на стеклянной полке под зеркалом. Было без двадцати десять. Митя появился в ванной уже без рубашки. Глянул на свое отражение и горестно усмехнулся — левая половина лица опухла, будто рой диких пчел покусал. Он стал умываться в раковине. Дашка, увидев папу, заулыбалась, залепетала что-то по-своему.

— Судя по запаху, на работу ты устроился удачно, — сказала Вика.

— Не ругайся, — попросил Митя слабым голосом. — Я устал. Кроме того, за мной весь день гонялись какие-то потусторонние объекты. Видишь, — и Митя продемонстрировал опухшую щеку.

— Что, обкурился опять? — вздохнула Вика.

— Ну что ты! — Митя полез по карманам брюк, вытряхнул на стеклянную полку мятые купюры. — Вагон с сахаром разгружали. Умаялся.

— Смотри, я тебе не бедная Маша, чтобы передачки носить. Пока сидишь, замуж выйду.

— Но я ведь пока не сижу, Маша! — Митя полез к Вике целоваться. Она засмеялась, отпихнула его.

— Вот — ведь скотина, и куда мои глаза глядели?

— Наверное, в потолок.

— Помоги ребенка вытереть! — приказала Вика.

— О, ви, ма жэнераль! — козырнул Митя. Он взял мокрую агукающую Дашку на руки, и Вика стала вытирать ее большим махровым полотенцем.

— Иди укладывай, а я пока чего-нибудь погрею. Между прочим, ребенок без тебя не засыпает.

— Еще бы! — улыбнулся Митя, прижимая Дашку к себе. — Я тоже без вас заснуть не могу. Ничего не грей — только чай с вареньем попью.

— Ну да, с вареньем! Ты его от матери привез?

— Ладно, тогда без варенья, — послушно согласился Митя.

Он уложил Дашку в детскую кроватку и стал напевать колыбельную про “серенького волчка”. Дашка внимательно слушала, держа его за указательный палец. Скоро глаза у нее стали слипаться.

Позже, засыпая в постели в обнимку с Викой, Митя думал о том, что за сегодняшний день мысленно дважды изменил жене: с божественным видением в профессорской квартире и общежитской Маринкой в стоптанных тапках и старом халате. Лица обеих уже начинали стираться из памяти, будто кто-то смывал их водой. Только силуэт инфернального мужика все еще маячил перед глазами, заставляя сердце учащенно биться и вновь проигрывать опасную ситуацию. А что, если бы он его догнал, увидел лицо? Его сбросили бы, как того парня? Бедненький! Может, пойти в милицию и все рассказать? Ну нет, сам он никогда не пойдет — увольте. Он — не свидетель, он — трус. Пускай без него разбираются. Его там не было в тот вечер, он ничего не видел, тем более, что он, действительно, не видел. А ударился он виском о дверной косяк — пьян был. Вспомнив о мужике, Митя наконец-то запоздало испугался. Страх всегда приходил к нему позже, когда все было позади. Такой уж он “тормозной” — здрасьте!…

“Столб пыли в солнечном луче. Зачем мне все эти синие нимфы с чертями? Пропадите вы пропадом, сволочи! Вон у меня какие девки в доме! Все пройдет, все забудется, сгинет. Никогда больше не гоняйся за этими потусторонними. Видишь, какие они…”— его мысль оборвалась вместе с первым сном.

Эдгар Рахимович большим платком отер пот со лба. Несмотря на свое “южное” происхождение и жизнь в знойной Фергане до семнадцати лет, жару он переносил плохо, предпочитал легкий морозец, хорошую холодную водку и катание на лыжах с пологих подмосковных склонов. Привык, что тут поделаешь? Еще он привык к власти, пусть к маленькой, крохотной, второсортно — проректорской, не выходящей за рамки его неуютного, заваленного унитазами, раковинами, кафелем и линолеумом кабинета, но к власти: к тому, что с тобой здороваются первыми, тянут руки, кивают, улыбаются, любезничают и льстят, подчеркивая свое зависимое положение. А большего восточному человеку и желать грешно. Кем бы он был в своей благодатной ферганской долине, не уедь он тогда в свои семнадцать лимитчиком на ЗИЛ? Знатным хлопкоробом, плантатором, проректором Ферганского пединститута? Как бы ни так! Все их многочисленное семейство испокон веку ходило в батраках и кланялось баям в ножки. А значит судьба ему была уготована одна — от рассвета до заката гнуть спину на чужих полях и влачить нищенское существование, потому что не повезло ему с семьей. Не повезет с машиной — ее поменять можно, с женой — разведись да и все дела, но если тебе не повезло с семьей: с братьями, сестрами, с бабушками, дедушками и прочими предками, которые родились рабами — тут уж ничего не поделаешь — сколько не тасуй колоду, всегда выпадет шестерка. Остается только уехать куда подальше, забыв на время о сыновьем долге, отрезать корни и начать с чистого листа. Он так и начал. Вкалывал на заводе, потом поступил на заочное отделение. В России законы клановости нарушались: здесь все они — ферганские, ташкентские, бухарские — были земляками, бурно радовались случайным встречам и норовили друг другу помочь. Шестерка легко превращалась в туза. Было бы везение. Эдгару повезло: земляк замолвил за него словечко перед начальством технического университета, и скоро он стал заведовать сантехниками. Сначала сантехниками, потом электриками, затем гаражом. А через пять лет сделался заместителем проректора по хозяйственной части. Проректор видел в нем своего преемника — ему было под семьдесят, и он дохаживал последний срок. Главное — было вовремя подсуетиться. Эдгар по своей восточной наивности через голову начальства дал взятку. Может быть, и так получилось бы, и не надо было ничего давать. Однако страховка сыграла свою роль — кандидатура Эдгара прошла без сучка, без задоринки. Уже став большим начальником, Эдгар вспомнил о долгах, стал помогать родне: перетащил мать с отцом, младшего брата, двух сестер. Всех устроил на работу по хозяйственной части, помог с жильем. В семье им гордились и почитали наравне с Пророком. Эдгар и сам собой гордился. Ну, где его сверстники, что в детстве плескались с ним в арыках, с кем таскал он персики из колхозного сада? Все еще сидят в своих саманных лачугах, облепленные грязными, орущими детьми, едят пустой плов с горохом, завидуют ему черной завистью и ждут — не дождутся конца своим мучениям.