В поисках Колина Фёрта - Миа Марч

«О, Ли», — подумала она, глядя, как девочка просовывает ладошку в руку отца и они уходят по Морской дороге.

Эта приятная малышка без труда впишется в ее занятия. Отец, вероятно, не продержится дольше первого урока. Они, видимо, из тех, кто «делают что-то вместе», а потом он просто не привезет Ли на следующее занятие, и Веронике не придется в маленьком пространстве своей кухни находиться с Ником Демарко, который, без сомнения, помнит ее по школе и в курсе, что она забеременела, а потом таинственным образом исчезла. Тогда все знали, что ее отослали в «Дом надежды», заведение для беременных девочек-подростков на окраине города. Немногочисленные подруги Вероники сказали ей, что все это обсуждают и Тимоти Макинтош отказывается от отцовства, говорит, будто Вероника спала со многими.

«Почему же до сих пор при этих воспоминаниях так больно в груди?» — удивилась она, прибавляя громкости в телевизоре. «Забудь обо всем, кроме “Гордости и предубеждения” и лица Колина Фёрта», — сказала себе Вероника. В конце концов, ей нужно испечь пирог «Любовь», а для этого необходимо находиться в определенном настроении. Она досмотрела «Гордость и предубеждение», пожирая глазами Колина Фёрта, и вернулась к работе.

С того момента, два дня назад, когда Джемма увидела розовый плюсик на экспресс-тесте на беременность, она пребывала в самой настоящей панике. Своей новостью она ни с кем не поделилась. Как только она сообщит Александру, он схватит ее в охапку, закружит по комнате, потом позвонит своим родным, закажет грузовик праздничных сигар и запустит в действие план, который медленно высосет жизнь из души Джеммы.

Поскольку на прошлой неделе Джемма потеряла работу — работу, которую любила настолько сильно, что все еще каждый вечер засыпала со слезами на глазах, — она знала, что Александр, помощник прокурора, использует все свое изрядное мастерство для обоснования довода, вынашиваемого им уже почти год: обзавестись тремя детьми, переехать в тот же городок в округе Уэстчестер, где жили его родители и семья брата, предпочтительно на равном расстоянии от обоих домов, и Джемма превратится в домоседку, устраивающую свидания в песочнице. «Нам по двадцать девять, бога ради, Джемма, — постоянно говорил Александр. — Мы женаты пять лет. Мы взрослые люди».

Джемма стиснула перила балкона в их квартире, высоко над улицами Манхэттена, на восемнадцатом этаже. Минуту назад ей было так хорошо. Она сидела на кровати с ноутбуком, договариваясь с Джун насчет своего приезда этим вечером в Мэн на свадьбу их общей подруги, назначенную на завтрашний вечер. Затем — щелк, щелк, щелк. Семь мейлов от матери Александра. Списки домов в Доббс-Ферри с мыслями и чувствами Моны Хендрикс по поводу каждой комнаты, выбора краски, пейзажей и краткой информацией о соседях, поскольку Мона считала своей обязанностью заранее их оценить.

Господи боже. До этого момента Джемма чувствовала себя прекрасно. Зная, что скоро сядет в машину и поедет в Мэн на девичник, на уик-энд вдали от Александра, который продохнуть ей не дает (то ли еще будет, когда она скажет ему о беременности — он станет невыносимым), Джемма сумела успокоиться, паника немного утихла. Затем от Моны пришли письма — образ той жизни, которую пытается навязать ей Александр, и Джемма выскочила на балкон глотнуть воздуха.

О нет. Теперь Бесселлы, их соседи, вышли на террасу со своим младенцем Джейки. Джейки-Вейки то, Джейки-Вейки сё. Джемма слышала, как Бесселлы всю ночь ворковали над своим ребенком: «Джейки-Вейки нужно поменять памперс-мамперс!» Похоже, даже в три ночи Бесселлы с восторгом меняли обкаканный подгузник.

Лидия Бесселл держала Джейки и дула на голый животик малыша, а Джон Бесселл делал вид, будто покусывает крохотную ступню. Джейкоб гукал от удовольствия.

Джемма во все глаза смотрела на них, пытаясь представить себя с ребенком, но не могла. Она прирожденный журналист, пишущий призовые статьи о жизни в бруклинском многоквартирном доме или о том, как ураган «Сэнди» повлиял на жизнь людей в конкретном квартале Фар-Рокуэя. Она должна была находиться там, узнавать, кто, что, где и почему, и писать статьи, вызывающие сотни писем и откликов. Она — репортер, была репортером с того момента, когда ступила в редакцию школьной газеты в старших классах. Она всегда хотела заниматься только этим, докапываться до истины, делить с людьми их подлинные чувства, давать читателям свою точку зрения на события. Но ее напряженная работа, выплаты профсоюзных взносов, все продвижение по службе, круглосуточное сидение над статьями, чтобы успеть к немыслимым срокам, — все пошло коту под хвост, когда на прошлой неделе ее вызвали в кабинет к начальству в «Нью-Йоркском еженедельнике», давно выходящей, уважаемой альтернативной газете, где твое имя в начале статьи кое-что да значило. Ее отпустили. Отпустили со словами: «Мне так жаль, Джем, я за тебя боролся, но времена тяжелые, и наверху сказали, что персонал, проработавший меньше пяти лет, уходит первым на этом витке увольнений. Тебя быстро подберут, Джемма. Ты — лучшая».

Верно. Лучшая. Хотя лучшую не отпустили бы, да? Александр, надо отдать ему должное, настаивал, что «лучшая» не имеет никакого отношения к «верхам» и их идиотским решениям. Он заверил Джемму, что любая газета в городе ухватится за нее. Да только они не ухватились. «Никого не берем, извините», — рефреном услышала она в пяти газетах. Но затем Александр начал говорить, что увольнение к лучшему и настало время обзавестись детьми, перейти к следующему этапу их жизни.

Джемма даже не знала, что повергло ее в больший шок — потеря работы в «Нью-Йоркском еженедельнике» или розовый плюсик теста.

Как это случилось? Джемма аккуратно принимала противозачаточные таблетки, ровно в семь каждое утро. Полтора месяца назад ей прописали антибиотики из-за бронхита, и когда врач сказал, что они ослабляют эффективность противозачаточных, Джемма заставила Александра пользоваться презервативами, вызвав у него тяжелый вздох.

А теперь она беременна. Один дурацкий порвавшийся презерватив. Бац.

Александру она не скажет, пока не разработает надежный план, достаточно убедительный, чтобы опровергнуть любой его довод. Она обдумывала его два дня. Они останутся в Нью-Йорке. Не переедут в Уэстчестер — не говоря уже о городке, в котором живут властные Хендриксы. Она разошлет новую партию резюме по следующему кругу новостных изданий. Она найдет классное новое место, доработает до родов, родит, затем вернется на работу, когда ребенку исполнится три месяца, загодя договорившись с няней, которая станет приходить на бо́льшую часть дня или на весь день. Они с Александром составят расписание отгулов, чтобы сидеть с больным ребенком или ходить с ним на осмотр к педиатру. В последние два дня, когда Джемма думала об этом в таком ключе, на душе становилось полегче, хотя все, что касалось собственно младенца, пугало ее до смерти. Она понятия не имела, как это — быть матерью, хотеть быть матерью, хотеть хоть чего-то подобного.

Но Александр ни за что не согласится на ее план. Уже много месяцев он говорит только о своем желании полностью изменить их жизнь: ребенок, дом в пригороде, безопасный, надежный автомобиль, например «субару», вместо их шикарной маленькой «миаты». Послушать Александра Хендрикса, так у них мог уже быть второй ребенок, как у его брата, имевшего двухлетнего малыша и второго на подходе. Александр был по горло сыт Нью-Йорком — толпами, шумом, воем сирен, сумасшедшими таксистами, подземкой. Последние полгода он говорил ей, что «нельзя играть в одни ворота, нас двое в браке». То же самое она скажет ему. Тупик.