Дело пропавшей балерины - Александр Красовицкий

На Дмитриевской он наконец-то вынырнул из потока мыслей, привычным движением подхватил чемоданчик и вышел из трамвая. До здания со скульптурой Минервы оставалось несколько кварталов.

— А рядом — овраг, где испытывают модели самолетов, — рассказывал ему и всей ораве ребятишек маленький Ивась, один из ценителей варений Тараса Адамовича. Выходит, интересы Ивася не ограничивались сладостями.

— Ты откуда знаешь? — насмешливо переспросил товарищ, — там уже несколько лет, как не испытывают.

— Брат сказал… — еле слышно прошептал мальчуган.

— Там юнкерская школа и раненые, — заметил другой мальчишка. Целая стая их осела во дворе Тараса Адамовича: помогали чистить лук. Вытирая слезы одной рукой, смугловатый Павел авторитетно заявил:

— Нет, юнкерскую школу перевели. Снова вернулись курсистки.

Киевские женские курсы и вправду вернулись из эвакуации в здание, построенное специально для них. Скульптура Минервы не слишком подходила юнкерской школе. Госпиталю тоже, рассуждал Тарас Адамович, больше подошли бы Панакея или Иасо. Но во время войны выбирать не приходится.

Сферический купол, плавные округлые линии здания, темные юбки и белые блузы курсисток в шляпках. Осень теплая, на переменах девушки стайкой высыпают на улицу, не прячутся в аудиториях. Неподалеку — сквер с фонтаном. Он пришел сюда не случайно.

Мира Томашевич сказала худощавому следователю, не умеющему варить кофе, что будет ожидать его каждое утро в сквере у фонтана, — в перерыве между первой и второй лекциями. Поэтому если у господина Менчица возникнут дополнительные вопросы, он легко сможет ее найти.

— Что ж, замечательно, — сказал Галушко молодому следователю, — я встречусь с Мирославой Томашевич завтра утром.

Тень печали упала на лицо господина Менчица после этих слов. По всей вероятности, у него уже возникли дополнительные вопросы к сестре балерины.

Она первая заметила его. Вынырнула из-за струи воды, отстучала каблучками три шага, остановилась в ожидании. То ли, выйдя из здания курсов, сразу заметила его сутулую фигуру с чемоданчиком в руках, то ли внезапно наткнулась взглядом на знакомое лицо, которое необычно было видеть в этом сквере.

— Доброе утро, Тарас Адамович.

— Доброе утро, барышня Томашевич, — и сразу заметил, дабы не тратить время на лишние расспросы: — Я говорил с господином Менчицом.

Мирослава молчала. Выжидала. Сказать ей сейчас то, что собирался, значило бы взять на себя большую ответственность и кучу хлопот в придачу. Тогда можно забыть о спокойном размеренном консервировании, возможно, ему даже придется пропустить период дозревания последних, обычно самых сладких, томатов. С луковым конфитюром уже возникли проблемы, о которых сейчас не хотелось думать. А еще он так и не прочел письмо от мосье Лефевра, а вот-вот должно прийти еще одно — от герра Дитмара Бое из эльзасского Кольмара.

Герр Бое начал разыгрывать дебют двух коней, Тарас Адамович собирался превратить его в дебют четырех коней. Эта партия обещала быть интересной. Если бы балерина исчезла, скажем, в январе или феврале, когда от сада и огорода он мог отдохнуть!

— Я возьмусь за ваше дело, — наконец Тарас Адамович вслух произнес то, над чем рассуждал все время от своей первой встречи с Томашевич. И сразу подумал, что ни один из руководителей сыскной части не одобрил бы его решения начать частное расследование.

— В Российской империи, в отличие от наших западных соседей, это неприемлемо, — сказал бы педантичный Репойто-Дубяго.

— Разве что вам хорошо за это заплатят, мой друг, — сказал бы Спиридон Асланов, отправленный в отставку за взяточничество.

— По приказу императора закрыли даже справочные бюро, поскольку их деятельность напоминала розыскную. Государственный розыск не имеет желания конкурировать с частным. Это может быть опасно и непросто, — заметил бы Красовский, очень осторожно сотрудничавший с криминальным миром Киева.

— Может, вам просто вернуться на службу? — спросил бы Рудой, днюющий и ночующий в отделе.

— Я возьмусь за ваше дело, — повторил Тарас Адамович, — но только как частное лицо. Попробую выяснить, что случилось. Не могу ничего обещать.

— Я понимаю. Благодарю, — ответила она быстро. И повторила: — Благодарю.

Едва не прожгла его влажным взглядом синих глаз, чуть коснувшись рукой соломенной шляпки, прикрывавшей от палящего солнца корону из русых волос. Курсистки щебечущими стайками потянулись к центральному входу в помещение курсов.

— Вам пора на лекцию? — спросил Галушко.

— Неважно. Я объясню причину отсутствия профессору. Я… Вам нужны мои показания?

— Да. Потому я здесь.

Улыбнулась. Жестом пригласила присесть на скамью.

— С чего мне начать? — спросила, когда они расположились под раскидистым ясенем.

Тарас Адамович пристроил чемоданчик у ног, положил шляпу на скамью. Мира отложила в сторонку небольшой ридикюль.

— Начните с рассказа о себе и сестре. И вспомните подробности того вечера.

Мира кивнула.

— Вера младше меня на два года, ей девятнадцать. Мы переехали из Варшавы, когда началась война. В Киеве… здесь у меня появилась возможность поступить на курсы, а у Веры — заниматься балетом. Наша тетя в Варшаве, с нами ехать отказалась. Отец погиб в начале войны, мама — умерла шесть лет назад. Оставили нам небольшие сбережения, что дало возможность снять комнатушку и заплатить за первый год моего обучения на курсах. Вера занималась балетом в школе на Прорезной — ей разрешили посещать занятия бесплатно. Чтобы заплатить за мою учебу в следующем году, я устроилась гувернанткой, а Вера стала выступать в городском театре. Казалось, все наладилось, через год мы даже сняли всю квартиру. Выступлений у Веры было много, ее все время куда-то приглашали. В тот вечер она должна была выступать в Интимном театре.

Мира вдруг умолкла, будто ей не хватило воздуха. Отвела взгляд, подавила волнение и продолжила:

— Большую часть времени Вера проводила в Оперном, однако небольшие этюды и пластические композиции могла танцевать и в других местах. Мне они даже больше нравились, в них была какая-то удивительная легкость, почти невесомость, — девушка задумалась. Тарас Адамович не торопил. Через секунду она добавила:

— Вера говорила, что и ей они больше нравятся — можно экспериментировать с движениями и костюмами. Я часто видела выступления Веры. В театре она была одной из самых лучших, жена балетмейстера, госпожа Нижинская, тоже балерина, говорила, что Вера будет примой.

— Расскажите о театре, как вы сказали… Интимный?

— Да. Часто думают, что там показывают что-то… — Мира слегка зарделась, однако вернула самообладание и спокойно молвила, — что-то неприличное. Публика жаждет фарса. Вера говорила, что основатели театра выбрали такое название в расчете на особенную, интимную атмосферу между зрителем и актером.