Лечебный факультет, или Спасти лягушку - Дарья Форель

— Брехт, говоришь? Не читал, не читал. Но слышал. А у тебя дома есть? Приноси! Что? Экзамен? Так не вопрос! Садись к Лебедевой. Она рыжая такая. Мы с ней все перетрем…

Как оказалось впоследствии, Юрченко как раз была достаточно осведомленной. Конечно, не до такой степени, чтобы добровольно сходить вечером в театр или познакомиться с современной переводной книжкой. И фамилий модных кинорежиссеров она, разумеется, не знала. Однако в ней ощущался прочный базис, свойственный людям, выросшим в эпоху оттепели и поймавших отголоски тогдашней культуры. Она ориентировалась в хрестоматийном наборе пролетария умственного труда: Бродский, художник Ситников, Евтушенко. Но больше всего ей все-таки нравилась водка.

— Даш, а может, по рюмашечке?

— Ни в коем случае. У нас урок…

После этих слов Людмила Ивановна наливала мне грамм сто — сто пятьдесят, и мы быстро расходились.

Потом был экзамен по математике. У меня его принимала Синичкина — заместитель заведующего. Юрченко пару раз мелькала подле, шепталась, плотно сжав губы, изображала конспиративный кивок.

— Интеграл написала. Ну ладно. Тут икс, тут эм. Проехали. Давай я тебе пару вопросов задам. Сколько будет… трижды пять?..

— Что?

— Молодец. Ты все усвоила. — Синичкина пригнулась. Вы с Людмилой Ивановной на сколько договаривались? Если тройку поставлю — нормально?

— Да, вполне. Ладушки.

Сжимая блестящую ручку (там была надпись: «Силикатные цементы. Пломбы «Диана»), Синичкина нарисовала в моей зачетной книжке какой-то непонятный знак — И вот такие у нас врачи… — добавила она мне вслед. Но я была довольна.

Только потом я вспомнила, что со мной еще Фарзет подтягивалась. Краем глаза увидела ее. Фарзет стояла за прикрытой дверью, барабанила длинными ногтями по стене. К ней вышел незнакомый молодой преподаватель лет двадцати пяти, не больше. Он быстро взял у нее зачетку, оглянулся по сторонам и подписал. На лице Фарзет застыл суровый взгляд. Так смотрят на продавца, подсунувшего тебе просроченный йогурт. Фарзет покрутила свою книжку, перебрала листочки, подозвала молодого человека. Они негромко поспорили, и Фарзет развернулась к выходу, пнув воздух ногой.

На факультете была обустроенная лаборатория. Ходили слухи, что старшекурсники варили там ЛСД. Хотя, конечно же, это были не просто слухи. Конечно же, все отлично знали несколько определенных фамилий. Любому было известно, где и как можно купить вещества.

Посредничеством занимались зуботехники Карим Олиев и Леня Степанцов. Они назначали встречу возле кафедры гистологии. Дальше, по цепи, вторые помощники (какие-то ребята не из нашего вуза) отправлялись на условленное место возле общежития. Там же торговали зачетными книжками, пропусками на повторную сдачу экзамена и даже старыми стетоскопами. Карим с Леней получали так называемый «откат», а клиент — липовые документы или пакетик с «продуктом». Бизнесом руководил некто Юра Магомедов — человек неопределенной должности из управления студенческой практикой. Только посвященные знали, где именно проходят сделки. Товарищей приводить строго запрещалось.

Я начала этот рассказ с наркотиков неспроста. Дело в том, что криминал — неотъемлемая часть мед-студенческой жизни. Гнет полупрозрачных событий и откровенно мутных людей, чудных разговоров и таинственных связей преследует каждого будущего врача с того самого момента, как он надевает белый халат. Видимо, это что-то вроде профессиональной подготовки. Проплаченные экзамены на этом фоне кажутся просто какой-то самодеятельностью. Серьезные преступники идут дальше, далеко вперед.

Если говорить о настоящих профессионалах, то вся кафедра пропедевтики внутренних болезней фактически не вылезала из СИЗО. Самым забавным было, когда они сталкивались там со своими же студентами. И эти встречи не всегда происходили на уголовном поприще. У нас проходил факультатив пенитенциарной, тюремной медицины. Учащихся направляли на практические занятия в надлежащие места. Как раз три года назад отличился преподаватель с этого факультета, который ограбил один из научных фондов на более чем скромную, таинственную сумму — сто тридцать семь с половиной тысяч рублей.

Оказавшись под следствием, академик Иван Сергеевич Тереньков потребовал кипучей учебной деятельности. Каково же было изумление первокурсников, когда они, сжимая в руках тетради, встретили за VIP-решеткой своего собственного, так сказать, наставника…

Любой более или менее обычный законопослушный человек, не представляющий себе условности преступного мира, вряд ли сможет вообразить, как легко оказаться втянутым в криминал. Сначала до тебя доходят обрывки шепотов. Затем — фрагменты жутковатой речи, кодовые словца, какие-то договоры и переговоры. В конце концов тебе сделают предложение. Откажешься — бог с тобой, о разговоре просто забудут. Согласишься — все. Ты попал. Дальше пойдет небольшая сделка, мнимая дружба и бесконечный шантаж. При этом все случившееся будет казаться каким-то далеким, нереальным, сверхъестественным. И долго потом не сможешь поверить, что все происходит на самом деле…

Химию у нас вел загадочный доцент среднего возраста. У него была лаконичная, ни о чем не говорящая фамилия — Бурт. Анатолий Семенович носил твидовые потертые пиджаки и плетеные туфли из кожзама. Почему-то от него довольно сильно пахло клубничными летами. Студенты относились к нему с полным пренебрежением. Они не утруждали себя даже тем, чтобы здороваться, когда Бурт тихо входил и говорил:

— Доброе утро.

Его могли случайно толкнуть плечом в институтских коридорах и даже не оглянуться после этого. Его часто обзывали вполушепот «рыжим бананом». Почему «рыжим» и почему «бананом», я не знаю до сих пор. На занятиях Анатолия Семеновича царил хаос. Студенты бросались тетрадками, швырялись карандашами и ластиками, орали, включали музыку…

Мариам, например, обладала магической кавказской красотой. Ее волнистые волосы струились поверх разжигающих страсть выпуклостей. Кошачьи глаза были гордыми и нахальными. Она любила подсесть к Бурту и спросить:

— А вы не хотели бы сходить со мной в ресторан?..

Бурт смущался, отворачивался, еле слышно отвечал:

— Учите… учите химию…

Мариам стряхивала черные волны назад, демонстрируя лунную грудь:

— Не хочу учиться. Хочу жениться! — И все вокруг хохотали.

Короче, над Буртом издевались все кому не лень. Всему виной была его молчаливая таинственность. Его могли специально пихнуть и сказать: Черт, не заметил.

Пожалуй, одним из загадочных качеств Анатолия Семеновича была его космическая безучастность. Нельзя сказать, что этот человек витал в облаках, нет. Он просто неумело жонглировал событиями, происходящими в двух мирах — на планете Земля и в его собственном Разуме. Бурт не любил долго читать лекции, что-то пояснять, учить. Он просто раздавал листочки с вопросами и отворачивался к окну. Он прекрасно видел что мы все списываем. И вместо того чтобы остановить своих студентов (а как же, ведь они сдают тесты, бесплатно!), Бурт медленно скользил глазами по кирпичам соседней стены. Однако потайным зрением доцент следил за всем, что происходило в нашей аудитории. В частности, ему было известно, кто торгует, так сказать, дарами аптеки.