Ты - лучший - Сандра Мэй

– Как это мило со стороны Мерседес.

Морин взяла его за руку, и Джон вторично окаменел. Это было сродни удару тока, ожогу расплавленной лавой, обжигающему прикосновению бича…

– Не сердитесь. Я вовсе не лезу в дела вашей семьи и не собираюсь никого осуждать или обсуждать. К тому же нервничать по такому поводу вполне естественно. Не всякая женщина способна хладнокровно встретить армию гостей, успеть за всем уследить, да еще и улыбаться направо и налево. Это даже физически трудно.

– А вы?

– А я, на ваше счастье, просто очень люблю это занятие.

– Так Мерседес вам и насчет подруги наговорила?

– Не сверкайте так глазами. Она ничего не говорила, а я ни о чем не спрашивала. Кстати, мистер Карлайл, вы хоть имеете представление о том, каким устрашающим вы можете выглядеть? Слабая натура уже грохнулась бы в обморок.

– Я слова не успел сказать!

– Зато успели посмотреть. Так есть подруга или нет подруги? Или она, как и вы, больше привыкла к непокорным мустангам и дикой сельве, чем к светским раутам?

Джон смерил Морин убийственным взглядом и впервые в жизни устыдился своих драных джинсов и сапог.

– К вашему сведению, я юрист по образованию, а мустангов объезжаю только четыре месяца в году. Прошу в машину!

– Мерси, мерси. На юриста вы не похожи. Скорее на немногословного мустангера Мориса Джеральда. Майн Рида читали? Кстати, не поможете перенести мой багаж?

Джон ехидно ухмыльнулся.

– Судя по длине вашей юбки, вся ваша одежда должна уместиться в дамской сумочке через плечо.

– О, мой добрый мустангер, вы и в самом деле не слишком искушены в дамской моде. В моем багаже найдется наряд для всех случаев жизни…

– А можно рассчитывать на что-нибудь… подлиннее?

– Знаете что, мистер Карлайл?..

– Джон.

– Хорошо. Джон. Так вот, я вам просто все покажу, а вы выберете то, что вам понравится. То, что подходит Хорошим Девочкам. Мы об этом поговорим, о’кей?

Джон сердито посмотрел на нее.

– Я начинаю сомневаться, с вами ли я говорил по телефону.

– Со мной, со мной.

– Ох, не зря я представлял вас совершенно другой! А багаж мы ваш брать не будем. За ним сюда сейчас приедут мои люди.

– Да? Надеюсь, среди них нет фетишистов. Мое белье мне очень дорого. Я к нему привязана в некотором роде. И потом, Хорошая Девочка без трусов…

– Мисс О’Лири!

– Морин. Просто Морин. И я больше не буду… Джон.

Она легко вскочила в машину, одарив напоследок Джона лучезарной улыбкой, а он почувствовал, что расплывается в такой же улыбке в ответ.

Возможно, вполне возможно, что Морин О’Лири – Роковая и Развратная Распутница. Совершенно очевидно, что на язык ей лучше не попадаться. Несомненно и то, что она редкая красавица.

Однако самое главное заключается в том, что она умна, остроумна и обаятельна. Ровно настолько, чтобы Джон Карлайл почти влюбился в нее. Без памяти.

Разумеется, утверждение, что к Дому На Сваях нельзя подобраться иначе как по воде, не совсем верно. На самом деле дороги здесь есть. Не совсем, правда, дороги. Скорее колеи. Или даже – бывшие колеи…

Старый Ричард Карлайл прожил в этих краях всю жизнь. Он знал и сельву, и пампу как свои пять пальцев, никогда не слушал прогноз погоды, от всех хворей лечился самогоном, любил только одну женщину, мог за полчаса объездить любую лошадь и страшно переживал, что его единственный сын занялся бизнесом.

Джон в свою очередь страшно переживал, что отец страшно переживает, и потому каждое лето бросал свой бизнес и приезжал сюда, на Амазонку. На ранчо, где до шести лет он прожил, искренне полагая, что это и есть рай. Бог – это конечно же папа – высокий, загорелый дочерна, сильный и все-все умеющий, а ангелы… ну никто и не обещал, что их должно быть много.

Ангелом, самым главным и единственным, была мама, Марисабель Карлайл Аркона, красавица и умница, однажды бросившая особняк в Каракасе, меха, бриллианты и завидных женихов, чтобы уйти на край света за немногословным синеглазым парнем, которого беспрекословно слушались все лошади на ипподроме.

Господи, это было так давно, что окончательно превратилось в некое подобие сказки. По крайней мере, для Джона.

Вот… потом был гнев родителей, угрозы размозжить проклятому гринго голову, страшный скандал в благородном семействе, а еще потом Ричард построил для своей красавицы Марисабель хижину на сваях, и Амазонка спела им свадебный гимн, а через положенный срок родился черноволосый (в маму) и синеглазый (в папу) мальчик, которого назвали Джоном.

Он рос в сельве, он играл с котятами ягуара, и первую лошадь отец подарил ему на третий день рождения.

А потом мама погибла. Глупо, нелепо, непонятно. Прекрасная наездница, она пыталась спасти племенную кобылу от обезумевших мустангов, добивавшихся ее расположения. Марисабель не хватило всего нескольких секунд… Джон до сих пор помнил, как в их дом – тогда у них уже был настоящий дом – на носилках, покрытых брезентом, принесли то, что осталось от красавицы Марисабель.

Ричард Карлайл не плакал. Не выл от горя, не рвал на себе волосы. Просто молча вырыл могилу и похоронил в ней единственную любовь своей жизни. После этого рай превратился в ад, потому что Джон, которому было на ту пору всего шесть лет, никак не мог понять, почему папа все время молчит…

Время шло, и мальчик рос, все больше напоминая отцу Марисабель. С годами Ричард примирился с потерей, к тому же сыну требовалась его поддержка, и он смог взять себя в руки. Вскоре жизнь на ранчо более или менее наладилась. Джон объезжал лошадей или сопровождал отца в дальних экскурсиях по сельве. Эти поездки отца раздражали, но приносили немалые деньги. Глупые гринго, как их привык про себя называть Джон, отваливали кучу долларов за то, чтобы в течение одной недели почувствовать себя настоящими первопроходцами дикого леса, или исследователями Амазонки, или настоящими ковбоями, несущимися во весь опор по пампе…

Лошадей им отец давал самых смирных, даже туповатых, по Амазонке возил не дальше поселений индейцев яномами, потому что тут не было аллигаторов, а по лесу водил только проложенными им самим тропами. Вот и все дела, никакого риска, но глупые белые люди были уверены, что преодолевают настоящие трудности и испытания.

Когда Джону исполнилось пятнадцать, неожиданно объявился его дед из Каракаса. Луис Аркона. Худой, жилистый старик с глазами Марисабель на изможденном лице. Джон запомнил драгоценный перстень на тонком пергаментном мизинце, а еще то, как страшно они с папой орали друг на друга. Джон не выдержал, сбежал в сельву, а когда вернулся, то увидел, что жилистый старик плачет, а папа что-то ему говорит, и на столе между ними стоит большая бутыль с самогоном, уже наполовину пустая.