Песни мертвых соловьев - Артем Мичурин

– Простите.

– Хм, – «шкаф» довольно ощерился, растроганный столь почтительным отношением, и опустился на корточки. – Ближе подойди. Руки поднял. Повернись. Чисто.

– Босс, – второй охранник поднес к губам трубку, снятую с висящего на стене черного телефона, – к вам посетитель. Да. Понял.

Одна из украшенных резьбой створок двери открылась, и я шагнул внутрь.

Роскошь холла померкла на фоне убранства «норы жирного упыря». Громадная комната, квадратов на сорок, утопала в зеленой парче и темном, красноватом дереве, из которого здесь было все, от застеленного пестрым ковром паркета до изящной резной мебели в количестве, не сразу поддающемся пересчету: серванты и диваны, кушетки и пуфики, столы, стулья, кресла и совсем уж диковинные предметы, о названии и назначении которых я мог только догадываться. Обилие бронзы и хрусталя заставляло глаза принимать неестественно округлую форму, а звериные шкуры и внушительная коллекция холодного оружия на лишенных окон стенах окончательно повергали в эстетический шок. Общее великолепие портил только серый суконный коврик у двери с вышитой черным надписью «В обуви не входить».

Первым делом, пользуясь отсутствием свидетелей, я отстегнул ножны и сунул их в место поудобнее – за пояс. Последовав совету, оставил ботинки при входе и шагнул на ковер. Нога тут же утонула в длинном наимягчайшем ворсе. Да, что ни говори, а роскошь – дело хорошее. Так вот прикоснешься и чувствуешь себя человеком. Жаль, редко удается.

Нарезав пару кругов по комнате, я остановился возле гобелена с изображением множества людей в пестрых халатах и остроконечных шлемах. Часть из них держали длинные пики с насаженными головами, другие замерли с кривыми саблями, занесенными над пленниками, стоящими на коленях. Тут же лежали и уже обезглавленные тела. Яркая цветовая палитра гобелена и довольные физиономии одетых в халаты усачей подводили к мысли, что здесь изображен праздник. Картинка мне понравилась. На ней было множество мелких деталей, которые хотелось рассмотреть поподробнее, но от этого расслабляющего процесса меня отвлек раздавшийся за спиной голос.

– Пьешь? – спросил он, низкий и слегка хрипловатый.

– Э-э, – я обернулся, безрезультатно ища его источник, – нет, спасибо.

– Ну, тогда один выпью.

Из-за скрывающей вход в соседнее помещение тяжелой парчовой занавеси появился хозяин притона. Ошибиться было невозможно, ибо вел он себя в высшей степени по-хозяйски, да и выглядел соответствующе: шлепанцы на босу ногу, просторные шаровары невообразимой расцветки, такой же халат, кое-как держащийся запахнутым благодаря болтающемуся под объемистым брюхом пояску, и широкий стакан в руке, до половины заполненный янтарной жидкостью. На вид Хашиму было около полтинника. Крупные залысины в собранной хвостом шевелюре и дряблая, заплывшая жиром рожа с тройным подбородком красноречиво свидетельствовали о безвозвратно прошедшей, но бурной молодости. От левой брови старого ловеласа, причудливо изгибаясь через скулу и резко в сторону, рассекая промежуток между носом и губами, проходил шрам, заканчивающийся на правой щеке. Поврежденные нервы, видимо, срослись кривовато, и верхняя губа при разговоре поднималась, обнажая золотые зубы.

– Нравится? – кивнул он на гобелен.

– Да, – честно признался я.

– Здесь изображена победа армии Салах ад-Дина Юсуфа, сына Айюба, над поругателями веры, которые звали себя крестоносцами, в битве при Хаттине. Это было девять веков назад, – Хашим усмехнулся и отхлебнул из стакана. – А ты в какого бога веришь?

– Не знаю, – пожал я плечами.

– Как так? У всех есть свой бог. Кому Иисус, кому Аллах, кому деньги, власть, известность… Каждый молится своим идолам. У тебя какой?

– М-м… Деньги.

Хашим фыркнул и заржал, стряхивая ладонью с халата расплескавшееся пойло.

– Святая простота. Скольких войн можно было бы избежать, имей люди смелость признаться в том же. Все мы – дети одной церкви, – он сунул левую руку в карман халата и, вынув ее сжатой в кулак, шагнул мне навстречу. – Держи, – на раскрывшейся ладони блеснула пригоршня монет. – И пошел вон. Я сегодня не в настроении.

К такому повороту событий Валет меня не готовил. Пришлось в срочном порядке осваивать искусство импровизации.

– Э-э… – замямлил я, не решаясь принять вознаграждение. – Так не годится.

– Что? – Хашим округлил глаза.

– Если вернусь, не отработав, хозяин побьет.

– Ты чего несешь, сопляк? Бери, – он схватил мою правую руку и насыпал серебро в ладонь. – А теперь катись отсюда.

– Господин Хашим, – не оставлял я попыток, суча ногами и трепыхаясь, ухваченный за шиворот, – мне нужно вам кое-что сказать. Пожалуйста.

– Ну, – движение к двери остановилось, Хашим встряхнул меня и повернул лицом к себе. – Говори живее, что хотел.

– Я… я… – мысли сбились в кучу, закипающая от адреналина кровь пульсировала в ушах. – Я. Ваш. Сын, – вымолвил наконец окостеневший от напряжения язык.

– Чего?!

– Сын, сын, – повторил я, словно это было заклинание, способное остановить время и дающее возможность перевести дух.

– Ты, пацан, в своем уме? – Хашим сделал шаг назад и внимательно ко мне присмотрелся. – Кто тебе сказал такую чушь?

– Мама, – ответил я, не раздумывая.

– Да какая, к хуям, мама?!

– Босс, у вас все нормально? – донесся из-за чуть приоткрытой двери голос охранника.

– Пшел вон!

– Слушаюсь.

– Сколько тебе лет? Кто мать? – вернулся Хашим к прерванному разговору.

– Мне девять лет. Маму звали Жанной.

– Жанной, – повторил Хашим задумчиво. – Черт. По именам-то я их не очень… Кликуху знаешь?

Я отрицательно покачал головой и вздохнул.

– Вроде была у меня какая-то Жанна. Девять лет, говоришь? Н-да… Она живая еще?

– Умерла, – шмыгнул я носом. – Месяц назад, от лихорадки.

– Вот, блядь, всегда так, – хлопнул себя Хашим по ляжке. – Чуть что, ответственного не найти. Ну-ка, – он ухватил меня за подбородок и присмотрелся, насупившись. – Что-то не похож ты ни хуя. Хотя…

– Мама говорила, вы – добрый человек, – попытался я сделать максимально проникновенный взгляд. – Она хотела, чтобы я вырос таким же умным, чтобы далеко пошел.

– Правда? – Губы «отца» скривились в подобие улыбки. – Что она еще говорила?

– Мама не часто об этом рассказывала, только перед смертью. Плакала все время. Жалела, что не сказала раньше. Думаю, она любила вас.

– Хм, – Хашим развернулся и, качая головой, прошел к бару, чтобы наполнить опустевший стакан. – А знаешь, – начал он, звеня бутылками, – у меня ведь пять дочерей. Ну, насколько известно. Прямо проклятье какое-то, сука за сукой. Видеть их не могу. Работа, она, как ни крути, накладывает отпечаток. Сына я хотел в свое время, очень хотел, но не судьба, – он неожиданно остановился и посмотрел на меня серьезно. – Ты здоров?