Реформация. Противостояние католиков и протестантов в Западной Европе, XVI-XVII вв. - Оуэн Чедвик

Благодаря своему перу он смог изобразить эти пороки в самом неприглядном виде и донести свое презрение до множества других умов. Такие его книги, как «Похвала глупости» (1511) или «Диалоги» (1518), вдохновили несметное множество читателей.

Образованные люди давно уже говорили о безнравственности духовенства, монахов и папы, коррупции и незаконных доходов церкви, общественных предрассудках и идолопоклонстве. Эразм облек все эти мысли в блестящую форму, превратив в притчу во языцех и заставив смеяться всю образованную Европу. Короли и епископы, ученые и купцы, все, кто претендовал на то, чтобы называться образованными людьми, сначала восхищенно приветствовали его, а затем даже одобряли.

К 1517 году Эразм стал частью установленного порядка вещей. Во Франции и Англии, Испании и Германии и даже в Италии новая Эразмова критика церкви шла рука об руку с новым знанием, особенно среди духовенства. Никто не принижал европейскую репутацию пап и духовенства, монахов и монашествующих братьев более Эразма.

Более всего он ненавидел богословов, считая их «струпом на теле человечества». Эразм осуждал их как педантов, оперирующих логикой, манипуляторов бессмысленными идеями, создателями силлогизмов, борцами за термины. «Человек найдет выход из лабиринта быстрее, чем все эти реалисты, номиналисты, томисты, альбертисты, оккамисты и скоттисты», — писал он.

Понятно, что публичное осмеяние богословов ослабляло бастионы традиционной доктрины, нуждавшейся в объяснении. Хорошо известно, что проблемы логики, этики и метафизики могут смутить умы, но презирать их вовсе не было обязательным.

Неуважение ученых диктовалось и презрением к их «трудно понимаемому» (то есть не отличавшемуся цицероновской ясностью) стилю или грамматическим ошибкам. Оно оказалось более глубоким, сильным, страстным, чем неуважение романтического поэта или неоготического архитектора его классическими предшественниками.

Скорее всего, его можно сопоставить со «сражением между древними и современными» в конце XVII века, где литературные разногласия основывались на глубоких расхождениях в философии. Древние считали современных безрассудными и, возможно, еретическими, современные находили древних недалекими и фанатичными. «Я слышал, как верблюд молился в Лувене, — говорит один из персонажей Эразма, — так что в этом нет ничего нового».

Во-первых, теологи защищали убеждения методами, которые казались устарелыми. Их теология переплеталась с философскими принципами, которым многие философы отказывались верить.

В течение двух столетий школа номиналистской философии[8] завоевывала университеты Северной Европы. Номиналисты скептически относились к возможностям человеческого разума достичь истинных заключений в метафизической области. Они стали известны как «современная школа» и к 1500 году стали доминировать в ведущих университетах Германии и Франции.

Фактически номиналисты были ортодоксами, ибо не отвергали учения церкви, но лишь показывали ее неспособность доказать ведущие положения христианства. Поэтому они проявляли скептицизм и в отношении «Сумм» великого Фомы Аквинского[9], пытавшегося согласовать христианское учение и естественную философию Аристотеля. Отразив в этих «Суммах» различные точки зрения многих авторов, он стремился подтвердить их неверие в силу разума.

По мнению номиналистов, все эти тщательно подобранные доказательства на самом деле подрывали основы теологии, превращая ее в груду мусора. Номиналисты вовсе не считали, что доктрины церкви неверны, ибо полагали, что познаются не разумом, а откровением, а также авторитетом Библии или церкви (на самом же деле благодаря авторитету как Библии, так и церкви).

Отношение номиналистов к богословам видно на примере трактовки догмата о пресуществлении. Следуя своему философскому учению, святой Фома Аквинский проводил различие между «сущностью» (или универсальным концептом хлеба) и «проявлением» (или свойствами конкретного куска хлеба).

Толкуя таинство евхаристии, Аквинский предполагал, что сущность хлеба меняется в сущность тела Христа, в то время как ее проявление сохраняется, равно как и цвет, вкус и форма хлеба. Номиналисты не могли поверить и привести реальные доказательства существования универсалии или «сущности» хлеба.

Поскольку только личность «реальна», номиналисты не признавали изменение субстанции при сохранении сущности. Они верили в то, что учение о пресуществлении верно, ибо так считает церковь. Если же мы бы руководствовались только разумом, то решили бы, что оно неверно. Но доводы разума неприменимы к таинству.

Так номиналистские теологи вбили первый кол между истиной, как откровением, и сомнениями в возможности разума. Номиналисты более не искали согласия между верой и разумом, поскольку они представляют собой два разных способа познания мира, и пытаться привести их к соглашению все равно что смешивать масло и воду.

Религиозная философия стала пользоваться дурной славой. Веревка номинализма давила дыхательное горло, через которое дышали философы. Вскоре после начала английской Реформации оксфордцы начали рвать тяжелые тома Дунса Скота и выбрасывать их в корзину. Его величественные построения оказались никому не нужными. Данное отношение к Дунсу Скотту было не следствием, а сущностью Реформации.

Критики XV и XVI веков погрязли в мелочах, которые пытались разрешить схоласты. Их представление о рациональности теологии закончилось вместе с верой в возможности логических умозаключений. Оно связано со скандалом, последовавшим после того, как схоласты пытались выяснить, какое количество ангелов сможет находиться на острие булавки.

В частности, Фома Аквинский считал, что если ангелы обладают Божественной сущностью, то они могут быть одновременно во многих местах. С точки зрения аксиомы, выдвинутой Аквинским, на эти вопросы казалось возможным найти ответы.

Номиналисты считали подобные построения надуманными, поскольку на них нет ответов в Священном Писании или в определениях церкви и их нельзя объяснить разумно. С точки зрения номиналистов, Фома Аквинский оказался слишком самонадеянным вместо того, чтобы искать настоящее решение реальных проблем.

Для Эразма и для первых реформаторов, воспитанных в обществе, скептически относящемся к метафорической причине, понятие «силлогизм» пахло абсурдностью и самодовольством. Эти предсказатели, презрительно замечал Эразм, думают, что, как атланты, держащие на своих плечах небо, они смогут подпирать католическую церковь своими силлогическими подпорками.

Философия не являлась мертвой дисциплиной. Францисканцы оставались скотистами, доминиканцы все еще были томистами, в университетах продолжалось изучение старых способов мышления. Но это уже не было магистральным направлением философии. Избегая неразрешаемых проблем, номиналисты сделали предметом своих изучений логику и проблемы смысла, выведя таким образом философию из области теологии.

Изучение логики оздоровляет разум, но дает мало пищи для души. Томас Мор однажды заметил, что «чтение трудов схоластов столь же полезно, как доение козла в решето».

На смену разлагавшимся изнутри богословским школам пришел гуманистический критицизм с его незаинтересованностью философскими построениями, расширением существующих форм образования и интересом к критическим и историческим исследованиям.

Разрыв между схоластами и гуманистами вовсе не был неизбежным, ибо несогласие между старым и новым образованием часто преувеличивают. Определенное противоречие между ними возникло не потому, что схоласты закрывали глаза на новое знание, но потому, что новые схоласты оставались заносчивыми, высокомерными и агрессивными.

Тем не менее традиция школ часто страдала от