Дневник чужой жены - Лариса Соболева

Нина вдруг очнулась: а сколько времени? Ей же на рынок надо за продуктами для кафе! На рынке можно поторговаться, оптом покупать намного дешевле, чем в розницу. Но как не хотелось разговаривать с Глебом, вспоминать ужасную ночь… да все равно встать придется. А в коридоре слышалась возня бабулек, грохали кастрюли. Нина села на кровати, Глеб сразу повернул к ней лицо:

– Доброе утро.

– Угу, – кивнула. – Если оно доброе.

Она набросила халат, поплелась в ванную умыться. Ванная была занята. Нина скрестила руки на груди и ждала, а сама видела: синий, белый, красный, желтый… У Вальки были желтые волосы, крашеные. Нина натуральная блондинка с черными бровями. Она перекрасилась в черный цвет и сделала стрижку, чтоб ничто не напоминало ей Вальку, даже собственные волосы. Кстати, черные волосы идут больше к ее фиалковым глазам и черным бровям. Из ванной, наконец, выползла Матильда Степановна – бывшая учительница семидесяти трех лет. Она бережет здоровье за счет того, что отбирает его у других своими претензиями.

– Ниночка, – всплеснула она руками, будто увидела Нину в голом виде, – ты вчера оставила посуду в раковине. Я же просила тебя…

– Помню, – хмуро перебила ее Нина и скрылась в ванной. – Не буду.

– Ниночка, – говорила Матильда Степановна под дверью, – эта неделя уборки твоя, а ты не только не моешь полы в коридоре, ванной, туалете и на кухне, но и посуду оставляешь. Пожалуйста, миленькая, будь повнимательней. Я знаю, ты много работаешь, но коллективное проживание требует неукоснительного соблюдения правил…

Нина, возя щеткой по зубам, подумала: «В следующий раз я не пирога тебе дам, а булочку с дустом, зануда». В кухне она поставила на плиту сковороду, нарезала колбасы и вбила семь яиц. Пришлепала пролетарка Мария Борисовна шестидесяти пяти лет. Она до сих пор не предала партию, носится на сходки коммунистов, читает прессу, смотрит новости, по утрам делает зарядку, митингует на кухне. Она постоянно чем-то озабочена, всегда сурова, редко улыбается.

– Нин, а Нин, чего это ты столько яиц вбила? – сунула нос в сковороду. – Вредно столько-то. Одно яйцо в неделю надо, так врачи советуют.

– Врачи говорят, что и жить вредно, – проворчала Нина, ставя сковороду на поднос. – Говорят, все равно умрешь.

– Тю на тебя, Нинка, – замахала рукой Машка Цеткин, так в память немецкой коммунистки Нина окрестила старуху. – У вас, молодых, нет тяги к жизни, вот и мелете языком черт-те что. Потому что без идей живете, у вас одни деньги на уме…

Нина схватила поднос и под идейный монолог Машки Цеткин понесла его к себе. Из соседней комнаты донеслось:

– Ниночка, не могла бы ты зайти ко мне?

Это Любочка Алексеевна. Она работала на швейной фабрике швеей, вследствие сидячего образа жизни сильно располнела, а холод на фабрике в зимнее время привел к ревматизму ног. Теперь из-за больных ног Любочка Алексеевна передвигается при помощи клюки. Она не лезла в личную жизнь Нины и шила ей наряды не хуже фирменных.

– Сейчас, – откликнулась Нина, поставила поднос на стол и сказала Глебу: – Ешь. Посуда в буфете. Хлеб тоже.

Любочка Алексеевна дала ей вырезки из газет с рецептами, она всегда собирает рецепты для Нины. И посуду из раковины убирала, и полы мыла вместо Нины, хотя ходит с палочкой, и не пилила за это. Она похожа на бабушку.

– Ты сегодня бледная, Ниночка, – глядя на нее через очки, сказала Любочка Алексеевна. – Не заболела?

– Нет, все в порядке. Спасибо за рецепты.

Глеб сосредоточенно резал хлеб, когда вошла Нина.

– А как мне умыться? – спросил он шепотом.

– В ванной.

– Меня никто не должен видеть, ты разве забыла?

Ах, да, забыла – синий, белый, красный, желтый… Нина отыскала в буфете кувшин, на кухне набрала воды, захватила из ванной тазик и мыло. Она лила Глебу воду на руки и думала: «Мне приснилось или нет? Неужели это ты сделал? Не верю… наверное, не хочу верить. Я дура, обыкновенная дура. Как же мне быть? Может, пусть он сам справляется со своими проблемами?»

– Спасибо, – произнес он, стряхивая руки.

Нина дала ему полотенце. Ели молча и без аппетита. Вернее, ел он, а Нина всего-то и проглотила половину желтка. Синий, красный… а желтый и белый на тарелке. Все, есть не хочется. Нина выпила кофе, тоже не весь, отнесла поднос на кухню. Машка Цеткин готовила себе завтрак – овсянку, ну и заметила:

– Нин, а Нин, ты из двух чашек пила?

– Ну да, – невозмутимо сказала Нина. – А что, нельзя?

Машка Цеткин пожала плечами, удивленно глядя на чашки, а Нина вернулась в комнату, переоделась и приступила к макияжу.

– Ты уходишь? – задал глупый вопрос Глеб.

– Разумеется, – отозвалась она, подправляя тушью ресницы. И вдруг остановилась. – Как же я на рынок поеду? Моя «копейка» у кафе.

– Держи, – протянул он ключи от джипа.

– С ума сошел? Во-первых, я не справлюсь с управлением, потому что никогда не водила иномарку. Во-вторых, по твоей машине вычислят, где ты обитаешь.

– Ее только вчера пригнали, я не оформил машину, так что она пока ничейная и никто о ней не знает, вообще никто. А как ею управлять, покажу ночью. Да, у тебя есть видеомагнитофон?

– Нет. Я и телевизор-то смотрю редко. Некогда.

– Возьми деньги. – Он достал доллары из кейса. – Купи видак, еще спортивный костюм мне, зубную щетку. Пока все.

Она взяла деньги, кинула в сумочку и пошла к двери.

– Нино, – остановил он ее. – Есть щепетильный вопрос. Как быть с туалетом?

Нина, не говоря ни слова, вышла. Вернулась с эмалированным ведром, накрытым крышкой, поставила в углу:

– Вот тебе туалет. Потом я вынесу.

– Издеваешься? Я так не могу.

– Тогда терпи до ночи. Чао, дорогой, вернусь поздно.

Сказала и ушла. Денег он дал больше, чем могло понадобиться, поэтому Нина взяла такси и поехала на рынок. Голова была чугунная, казалось, вот-вот отвалится.

Кафе открывалось в двенадцать, за полтора часа до открытия работники должны быть на местах. Нина приехала раньше всех, выгрузила пакеты и возилась у черного хода с замками.

– Привет, Нинка, – услышала она сзади голос Долли.

Вообще-то она Дашка, но в кафе ее так никто не называл, только Долли, а Нина звала еще – Долька. Остряки считают, что на «дольку» она не тянет из-за параметров, а вот на массивный кусок сладкого пряника вполне. Долли к остротам была равнодушно снисходительна, однако на самом деле являлась женщиной знойной и большой, с выдающейся далеко вперед грудью. Ей тридцать четыре, ни разу не была замужем и не стремилась «надеть на себя хомут», как она выражается. Глаза у нее необыкновенной красоты – огромные, с поволокой, с длинными ресницами. Она бухгалтер у Нины и ее самая близкая подруга. Когда на Дольку находит вдохновение, она поет джаз, а «Хэлло, Долли!» получается у нее не хуже, чем у Армстронга. Долли говорит протяжно и низким голосом, зато считает быстро, без калькулятора справляется с жутким числом цифр, но все же предпочитает вести подсчеты на машине. Последнее время заимела хобби. Мало того, что она запоем читает любовные романы, так теперь еще и пишет их. Правда, свои романы Долли еще не носила в издательство, но написала уже штук пять. А читает опусы исключительно Нине вслух. В сущности, Долька добрый и чувствительный человек. Они познакомились на улице в тот период, когда Нине свет был не мил, потом стали работать вместе. Нина очень к ней привязалась, но события этой ночи даже Дольке нельзя рассказать.