Темный - Юлия Трегубова

— Да-да, — подхватила публика, — он не такой!

— Тихо-тихо, — начал успокаивать ребят Герман, — мне не известны подробности, но если это самоубийство, то…

— Да не мог он! — не унимался паренек. — Неужели вы не понимаете, что он не из таких?

— Так! Успокойтесь! — слегка повысил голос Герман. — Я считаю, что все выяснится. Мне не известны подробности, но я уверен, что… Что… Он не псих, это все знают. И мне очень жаль, как и вам. Но его не вернуть.

Что он мог сказать этим ребятам? Как он мог ответить на их взывание к справедливости? Олега не вернуть.

— Пусть хотя бы психа из него не делают, — всхлипывала Ирка, — вы скажете им, что он не такой? Вы ведь скажете?

— Конечно, — тихо выговорил Герман.

В горле защипало. С трудом сглотнув, он потер кулаком глаз, чтобы скрыть назревшую слезу.

Плотно затворив за собой двери методкабинета, Герман Петрович уселся на стул с потупленными глазами. Казалось, его пропустили через барабан стиральной машинки, отжав при максимальных оборотах. Еще никогда опытный преподаватель не чувствовал себя таким истощенным. Он видел перед собой только глаза перепуганных ребят. Страх, потерянность, безнадежность читались в них. А еще неосознанная мольба о помощи. Они тянулись к учителю, к наставнику, к человеку, которому доверяли. Но как, черт побери, все исправить? Если бы знать заранее, он мог бы поговорить с Олегом по душам, переубедить, поддержать. Если бы знать, если бы знать…

Он сидел как истукан, не шелохнувшись, не роняя ни звука. Даже дыхание истончилось и углубилось внутрь переживаний. И, конечно, Герман не видел и не слышал в эти минуты ничего. Ни ходящих ходуном штор, ни знакомое бормотание под нос. Зинаида Ивановна, методист, по своему обыкновению поливала цветочки и уговаривала их расти «большими и красивыми». В свои преклонные лета она могла похвастаться завидной долей энергии, будто у нее был встроенный моторчик. На пенсию, конечно, Зинаида Ивановна еще не собиралась. И всю свою жизнь эта «зрелая», как она сама говорила о себе, женщина перенесла на работу. Здесь у нее и вредные студенты, и любимые растения, и уголок рукоделия — на стенах красовались разномастные вышивки крестиком и гладью. Вот только на слух Зинаида стала уже туговата. Поэтому звук, издаваемый входной дверью, не достиг ее ушей.

Наговорившись вдоволь со своими цветочками, эта зрелая женщина, будучи в полной уверенности, что пребывает одна в кабинете, выпутывалась из пышных штор с стеклянной банкой в руках. Выбравшись наконец из тюлевого лабиринта, она на всех парах двинулась к столу по узкому проходу. Методкабинет был небольшим. Он умещал в себе несколько рабочих мест для преподавателей и методиста, книжный шкаф и пару тумбочек. Поэтому в глаза Зинаиде Ивановне сразу же бросилась неподвижная фигура истукана, словно возникшая из воздуха.

— Аа-а-а! — раздался оглушительный визг, и следом — звон разлетевшегося вдребезги стекла.

Перепуганная женщина схватилась за пышно начесанную прическу, отчего отдельные пряди растопырились, словно заячьи уши, в стороны. На пол посыпались шпильки. С покривившимся ярко напомаженным ртом она смотрела на истукана, который, надо сказать, тоже изрядно взволновался. Внезапно раздавшийся вопль словно огрел Германа по голове. От неожиданности он вскочил. И тут все так тщательно сдерживаемые эмоции хлынули наружу — из глаз потекли слезы.

На поднявшийся шум в кабинет вбежали заведующий кафедрой и аспирантка Олечка. Увидев разбросанные на полу осколки стекла, еле дышащую с перекошенным лицом Зинаиду Ивановну и льющего слезы Германа Петровича, на какое-то время застыли в дверях, не в состоянии решить, к кому же бросаться на помощь.

— Что? Что случилось? — наконец-то выпалил Степан Федорович.

— Боже, чур меня, чур, — пробормотала Зинаида Ивановна и упала на стул.

Оленька только хлопала длиннющими ресницами, переводя взгляд то на застывшего Германа, то на осеняющую себя крестным знамением пожилую методистку.

— Что же за день такой сегодня, итить ее ж туды! — выругался завкафедрой.

Переведя дух, зрелая женщина вдруг опомнилась, что прическу надо бы поправить. Подбежав к небольшому зеркальцу, что висел на боковой стенке шкафа, Зинаида Ивановна начала наводить марафет и приговаривать:

— Ох! Герман Петрович, и напугали вы меня. Это ж надо, как бесшумно-то подкрались-то.

— Ну раз все в порядке, то я пойду, — с облегчением произнес Степан Федорович и добавил: — Оля, найди уборщицу, пусть приберет тут. И да… Герман, зайди ко мне!

Герман протер глаза рукавом, оправился, и, казалось, голова даже прояснилась. Эта эмоциональная встряска оживила, помогла выбраться из плена оцепенения.

— Герман Петрович, да не переживайте вы так, — залепетала Олечка. Ее взгляд был полон сострадания. Чувствительная женская натура была тронута мужскими скупыми слезами, и теперь мысли молодой аспирантки переключились на то, как же утешить старшего коллегу.

— Все нормально, — ответил Герман и поспешил в кабинет заведующего.

Кабинетом назвать это было сложно, сотрудники старались как можно быстрее покинуть тесное и душное помещение. Степан Федорович хоть и был всеми уважаемым и высококвалифицированным специалистом, но имел и немало странностей. Тучный и тяжеловесный, он всегда источал неприятное амбре. Да и вид у завкафедрой был блестяще-склизкий. А лысоватая макушка и всегда влажный лоб подходили на роль ловушек для мух куда лучше, чем старая добрая липкая лента. По крайней мере, такие мысли посещали при виде Степана Федоровича. Яркий свет он не любил. Поэтому в его кабинете всегда царил полумрак. Стол был завален папками, курсовыми и рефератами студентов, журналами и многочисленными распечатками из Интернета. В подобном творческом беспорядке уважаемый доцент мог очень продуктивно работать. Но вот подчиненные просто задыхались в эдакой пыльной конуре.

— Да, Герман, проходи, присаживайся, — Степан Федорович, кряхтя, поерзал на стуле и уселся поудобнее, — тут разговор есть.

Герман присел на стул подле рабочего стола так, чтобы из-за стопки бумаг можно было видеть хотя бы глаза собеседника.

— Ты, наверно, уже в курсе про Мартынова? — продолжал Степан Федорович.

— Конечно.

— Ну и что сам-то думаешь?

— О чем?

— О парне. — Степан Федорович пристально смотрел на Германа. Сцепленные в замок руки беспокойно колотили по столу, что выдавало нетерпение или волнение.

— Да что тут можно думать? — Сделав паузу, добавил: — Страшно. Жаль парня.

— Ну а как он тебе? Ничего странного в поведении не замечал? Может, он того… Ну, нервным был? — начальник выжидающе сверлил подчиненного глазами.

— Да нет. — Герману стало неловко от нелепости происходящего. Студента на кафедре знали хорошо. Почти за пять лет учебы всех подопечных видишь насквозь как облупленных. И уж Степан Федорович, человек с солидным преподавательским стажем, понимал это как никто другой.