Кукольник - Лиам Пайпер

– Мужчины – налево! Женщины – направо!

Некий молодой человек оказал сопротивление, не желая расставаться со своей женой. Тогда офицер, вытащив пистолет, пристрелил его, а затем дулом указал ошеломленной вдове, куда ей идти. Жесты его были деловитыми, размеренными, а на лице застыло скучающее выражение. Аркадий тотчас же ощутил радость из-за того, что одинок на этом свете. Ему не о ком волноваться, и никто не будет волноваться о нем. Все, кто может его оплакивать, остались далеко-далеко в Москве, или, что еще лучше, их уже нет на этом свете. Он повернул налево.

– Выстроиться в пять шеренг! – раздался грубый окрик другого эсэсовца. – В пять шеренг стройся!

Колонна снова рассыпалась. Люди стояли справа и слева от него. Поток разбивался, когда достигал человека, встречавшего поезд. Он был красив. В своей чистенькой черной эсэсовской форме, с накинутым сверху белым медицинским халатом, этот человек производил сильное впечатление. В руках он вертел стек. Когда к нему подходили заключенные, он задавал им вопросы, а затем кончиком стека показывал, куда им идти – налево или направо.

Очутившись перед немцем, Аркадий уставился в землю. Он старался казаться полезным работником и в то же время не представляющим ни малейшей угрозы. Эсэсовец оглядел Аркадия с головы до ног.

– Возраст?

– Двадцать два.

– Род занятий?

– Крестьянин.

Конечно, это ложь, но почему бы нет? Если они сочтут его трудягой, то, возможно, позволят прожить подольше, к чему бы это в конечном счете ни привело.

Стек указал налево.

А затем последовала долгая ночь адского холода, состоящая из одних лишь унижений. Он разделся догола. Одежду забрали. Седой грязный капо[10], один из заключенных, выбранных нацистами для того, чтобы делать за них всю грязную работу, заметил у него на руке блестящие часы и, отобрав их, сунул в свой карман. Аркадию разрешили оставить ботинки, чему он очень радовался, когда его погнали через снег в длинное холодное помещение с цементным полом, где ему обрили не только голову, но и все волосы на теле, а затем обсыпали его тело едким порошком, уничтожающим вшей. Порошок этот проник в тысячи крошечных порезов, оставленных на груди тупой машинкой для стрижки. Когда на Аркадия вылили ведро горячей воды, над которым поднимался пар, это принесло ему даже некоторое облегчение.

Голый и смешной, он все время бежал, сначала по длинному коридору склада, затем по снегу… Очутившись в очередном помещении, Аркадий остановился перед капо. Тот протянул ему полосатые штаны и робу. Хотя Аркадий держал одежду на расстоянии вытянутых рук, в нос ему ударила вонь, впитавшаяся в ткань после того, как предыдущий ее владелец на протяжении нескольких месяцев тяжело в ней трудился и умирал от страха. Нос Аркадия сморщился, что не укрылось от внимания капо.

– Что-то не так, принцесса? – спросил он.

– Одежда грязная, – произнес он на ломаном, но вполне понятном немецком. – У вас не найдется для меня чистой одежды?

Капо злобно ухмыльнулся и выхватил тряпье из рук Аркадия.

– Ты что, считаешь себя слишком хорошим для наших шмоток? Ты кто, модник? Адвокат или врач?

Аркадий покачал головой.

– Крестьянин.

Капо провел по мягким розовым ладоням Аркадия своими огрубевшими мозолистыми пальцами.

– Эти руки никогда не касались земли. Ты что, профессор? Важный тип?

Капо указал на свою грудь. К его робе пришит был зеленый треугольник, повернутый вершиной вниз.

– Видел? Это значит, что я убийца. Я здесь главный. Этот мир перевернут с ног на голову. Профессор! Ты меня понял? Или тебе нужен переводчик? Ладно, получай.

Капо показал Аркадию кулак, чтобы он хорошенько его оценил, а затем ударил в солнечное сплетение. Аркадий упал. Хотя он уже несколько дней ничего не ел, его стошнило. Это развеселило капо. Смеясь, он ушел. Другой капо, лицо которого не было таким злым, помог Аркадию встать и провел в сортировочную комнату.

Двое эсэсовцев расхаживали там, оценивая мужчин. Они рассматривали их мускулатуру, пробовали бицепсы, заглядывали в рот, проверяя, здоровы ли зубы и десны. Один из эсэсовцев, взглянув на Аркадия, подошел к нему. Немец щупал и тыкал пальцем в его мышцы, и Аркадий понял, что его мускулатура, отшлифованная многочасовыми изнуряющими упражнениями с гирями, отжиманиями и спринтерским бегом, стала причиной пристального внимания со стороны эсэсовца. Его приятели в Праге часто подшучивали над ним, когда Аркадий, раскрасневшийся и запыхавшийся, возвращался после пробежки. Они говорили, что однажды тщеславие его убьет. Он едва не улыбнулся, подумав, как близки они оказались к истине, но вовремя себя одернул. Капо уже научил его, как опасно позволять своему лицу выражать что-либо, помимо тупого безразличия.

– Ты сильный. Можешь работать? – спросил эсэсовец.

Аркадий кивнул.

– Хорошо, – сказал эсэсовец, а затем, повернув голову, крикнул на немецком: – Еще один в зондеркоманду.

Затем его повели в другое помещение и выдали шинель, которую Аркадий накинул поверх робы. После перепроверки бумаг два капо, крепко держа его, вытатуировали на левой руке Аркадия номер и пришили к робе треугольник над сердцем. Затем Аркадию сказали, что его отправляют в зондеркоманду. Там работают только самые сильные мужчины. Работа там особая. Ему очень повезло. За ее выполнение он будет получать вознаграждение. На короткое время, доведенный голодом почти до полного истощения, а также благодарный за шинель, которая согрела его после целой ночи беготни по снегу, молодой человек едва не поверил в свою удачу, но затем его вместе с другими заключенными отправили на своих двоих в Аушвиц. Он прошел под выкованными из железа лживыми словами и удивился холодному практицизму прочитанного. Какой шикарный эвфемизм! Какой своеобразный смысл обретают эти слова, когда ты узнаешь, на какую «свободу» можешь рассчитывать!

– Позвольте рассказать вам историю моего деда. Аркадий Кулаков был героем. Пережив холокост, он приплыл в Австралию в поисках лучшей доли. Он прибыл в эту страну, вообще ничего не имея за душой. У него не было денег. Он не знал английского. Нацисты все у него отобрали. До этого в России коммунисты также лишили его всего, поэтому он уехал в Прагу, чтобы учиться на врача, он стал врачом, но нацисты не позволили ему работать. Вы знаете, как он поступил? – Адам повернулся к своей новой помощнице и снова спросил: – Вы знаете, как он поступил?