Сказки старой Англии - Редьярд Киплинг

– Бедный Виланд! – вздохнула Уна.

– Он отбросил со лба длинную прядь волос, вгляделся (видно, не сразу меня признал). А потом ответил: «Будто ты не видишь! Ты же сам предсказал мне это, старина. Вот – подковываю лошадей, подрабатываю маленько. Я больше не Виланд. Вейландом меня кличут, Придорожным Кузнецом».

– Бедняга! – воскликнул Дан. – Ну, а ты что?

– Что я мог сказать? Он стоял передо мной, прихватив одной рукой лошадиное копыто. Потом зажмурился на миг и молвил с горькой улыбкой: «В прежние времена я бы даже в жертву не принял эту полудохлую клячу, а теперь подковываю ее за медный пенни».

«Неужели ты не можешь, – спросил я, – вернуться назад в свою Вальгаллу – или откуда там ты прибыл?»

«Боюсь, что нет, – отвечал он, подскабливая копыто. Он здорово умел обходиться с лошадьми. Старая лошадь умильно ржала, положив морду ему на плечо. – Видишь ли, старина, я был не очень-то милосердным в годы своей силы и славы. И не будет мне отпущения до тех пор, пока какой-нибудь из людей не поблагодарит меня от всей души».

«Но уж наверное тот крестьянин, которому ты постоянно подковываешь лошадь…» – предположил я.

«Если бы! – усмехнулся он. – Хотя мои гвозди держат подкову от одной полной луны до другой. Но здешние крестьяне холодны и неприветливы, как жижа Вильдских болот».

И точно: когда тот старик проснулся и нашел свою лошадь подкованной, он и не вздумал сказать спасибо. Я так разозлился, что заставил его сбиться с дороги и протащиться назад до самой Сигнальной Горы, – чтобы научить старого грешника вежливости.

– Ты был невидим? – догадалась Уна. Пак кивнул с важным видом.

– В те дни на Сигнальной Горе держали наготове разложенный костер – на случай, если французы высадятся в Пэвенси. И я кружил и кружил его лошадь по бездорожью всю короткую летнюю ночь напролет. Крестьянин решил, что его околдовали – в общем, так оно и было – и принялся молиться и вопить во всю глотку. А мне-то что! Если б я был нечистой силой, – а то ведь не больше, чем он сам… В общем, часа в четыре утра один молодой послушник вышел из монастыря, что стоял на вершине Сигнальной Горы.

– Что значит «послушник»? – спросил Дан.

– Это значит человек, который готовится стать монахом. В те времена люди посылали своих детей в монастырь, как сейчас в школу. Этот парень уже несколько лет прожил во Франции и теперь завершал ученье в монастыре, поблизости от своего дома. Его звали Хью, и он как раз собирался на рыбалку. Их семейству, кстати, принадлежала вся земля в округе.

Хью услышал крики и спросил старика, с чего это он так расшумелся. Тот стал ему плести небылицы про эльфов, гоблинов и ведьм, хотя на самом деле – клянусь! – никого страшнее кролика в ту ночь он не видел. (У Народа С Холмов так же, как у выдр, привычка не показываться на глаза без особой нужды.) Но послушник-то был не дурак. Он взглянул на ноги лошади и заметил новые подковы, прибитые так, как это умел делать только Виланд (по-особому загибая гвозди, чтоб крепче держались).

«Гм-м! Где это тебе лошадь подковали?» – поинтересовался он.

Крестьянин сначала что-то темнил – потому что монахи, само собой, не одобряли общения со Старыми Богами, но в конце концов признался, что лошадь ему подковал Придорожный Кузнец.

«Сколько же ты заплатил ему?» – спросил послушник. – «Один пенни», – хмуро ответил старик. – «Это меньше, чем взял бы христианин. Надеюсь, ты добавил к этому хотя бы спасибо?» – «Какое еще спасибо! – буркнул крестьянин. – Да ведь он язычник!» – «Язычник или не язычник, – возразил послушник, – но он помог тебе, а где помощь, там и благодарность». – «Что? – возмутился старик, вконец обозленный ночными передрягами. – Что ты мне толкуешь, негодник этакий? По-твоему, я бы должен был сказать «спасибо» даже дьяволу, если бы он мне помог?!» – «Не стоит напрасно препираться со мной, – посоветовал послушник. – А лучше отправляйся к Броду и поблагодари Кузнеца, не то пожалеешь».

Крестьянин нехотя поворотил назад. Я (конечно, невидимый) вел его лошадь, а рядом шел послушник, неся на плече удочку, как копье, и его длинная ряса волочилась по блестящей от росы траве. Но когда мы добрались до Брода (было пять часов утра, и в лесу еще стоял туман), старик опять заупрямился. Ему никак не хотелось говорить «спасибо», и он грозил, что пожалуется самому Аббату: дескать, послушник заставляет его поклоняться языческим богам. Тут уж Хью потерял терпение. «Слазь!» – крикнул он, ухватил крестьянина за жирную ногу и сдернул с седла на землю. А там, не давая опомниться, сграбастал невежу за шкирку и тряс его, как крысу, – пока тот не выдавил из себя: «Спа-си-ибо, Придорожный Кузнец».

– А Виланд видел это? – спросил Дан.

– Видел, конечно. И был в полном восторге. Он даже издал свой старый воинственный клич, когда крестьянин шлепнулся об землю. А послушник повернулся лицом к дубу и сказал: «Эй! Кузнец Богов! Мне стыдно за этого грубияна-деревенщину, но за все, что ты сделал доброго и полезного ему и другим моим землякам, я благодарю тебя и желаю тебе всякого добра». Потом он подобрал свою удочку – в эту минуту она особенно походила на копье – и потопал по тропинке вниз, к реке.

– Ну, а что же Виланд?

– Он громко засмеялся от радости, ибо он был теперь свободен и мог уйти. Но честность (та, прежняя честность) не позволяла ему уйти просто так. Он сам зарабатывал себе на хлеб и умел платить долги. «Я одарю этого послушника, – сказал Виланд. – И мой дар сослужит службу и ему, и всей Старой Англии. А ну-ка, старина, раздуй мне огонь, а я покуда приготовлю железо для своей последней работы». И я раздул ему огонь и поддерживал жар, пока он ковал. Клянусь Ясенем, Дубом и Терном, он действительно был Божественным Кузнецом, вещий Виланд! Он выковал меч и дважды закалил его в проточной воде, а в третий раз он закалил его в вечерней росе, и остудил его в лунном свете, и сказал над ним Волшебные Заклинания, и вырезал Пророческие Руны на блестящем клинке. «Смотри, старина, – сказал он мне, отирая пот со лба. – это лучший меч, когда-либо сработанный Виландом. Даже владеющий им не узнает никогда, как он хорош. Идем же теперь в монастырь».

Мы пришли в дормиторий, где ночевали монахи, и нашли послушника, крепко спавшего в своей келье. Виланд вложил меч ему в руку, и я помню, как юноша, не просыпаясь, сжал рукоять меча своей сильной ладонью. Потом Виланд зашел в часовню и, с опаской преступив порог, швырнул на пол все свои кузнечные инструменты – молот, клещи и напильник – в знак вечного прощания со старым ремеслом. Грохот раздался такой, что монахи решили спросонок: не иначе, как отряд французов ворвался в монастырь, – и со всех ног сбежались на шум. Первым в часовню, потрясая своим новым мечом и с саксонским кличем на устах, ворвался молодой послушник… Они увидели кузнечные инструменты на полу и сначала ничего не поняли, пока юноша не попросил позволения говорить и не поведал им про крестьянина, которого он встретил, про слова, с которыми он обратился к Придорожному Кузнецу, и про меч с Волшебными Рунами, неведомо как оказавшийся у него в руках среди ночи.