Бедный маленький мир - Марина Козлова

Господин Васин категорически настаивал, чтобы мама уехала с ним, но та отказалась – родной дом, могила мужа и родителей, и, в конце концов, себя она чувствовала сносно, если не считать тромбофлебита. Васин пошел в санстанцию, там ему на голубом глазу сказали полную правду: эпидемий в городе не было лет семьдесят. Он потребовал результаты баканализов питьевой воды – выяснилось, что вода в городе, как и прежде, замечательная – чистая, целебная, из артезианских скважин. А воздух – мечта бальнеолога: ни вредных производств, ни выхода на поверхность радиоактивных пород – леса и луга вокруг, грибные и ягодные места, чистое небо, звонкая речка, и вполне съедобная водится в ней рыба. И при всем при этом жители города пребывали в тихой депрессии, хоронили своих близких, нищали и боялись. Нормальный для таких городков демографический индекс минус 2,3 за неполных шесть лет упал до минус пятнадцати и продолжал снижаться. Упорный Васин не поленился съездить в область и получить в областном статуправлении эту цифру. Когда он спросил ведущего специалиста статуправления, не настораживает ли хоть кого-нибудь данный показатель, ему ответили, как в том анекдоте: «Однако, тенденция…» Но какая именно тенденция, чем она характеризуется и как ее остановить, сказать, конечно, не смогли.

Отпуск у господина Васина пошел коту под хвост, он вернулся домой злой, напряженный и написал письмо в единственную, по его мнению, заинтересованную инстанцию – в МЧС. С точки зрения господина Васина ситуация в городе должна получить статус чрезвычайной, надо объявить карантин, закрыть город и искать причину. Письмо переадресовали в отдел мониторинга. Потому что в случае оползней, эпидемий и наводнений все очевидно, и выделение бюджетных средств обязательно и вопросов не вызывает – врага знают в лицо. Здесь же был совершенно иной случай. Иванна прочла письмо и сказала: «Я поеду».

Собственно, с этого момента она и стала рассказывать своему дорогому и сверхвнимательному шефу о том, что поняла.

Она приехала в городок рано утром, прошла сквозь пустой холодный вокзал на привокзальную площадь и с трудом обнаружила окоченевшие белые «Жигули». Злобный и, безусловно, корыстный владелец на просьбу отвезти ее в какую-нибудь гостиницу отреагировал соответственно – опустив боковое стекло и глядя на нее опухшим желтушным глазом, спросил:

– Что значит «какая-нибудь»?

– Это значит, – пояснила Иванна, неприятно замерзая после теплого поезда, – что я не знаю города и конкретную гостиницу назвать не могу.

– У нас их две, – сообщил водитель. – «Центральная» и «Турист».

– Тогда в «Центральную».

– Там дороже, – прищурился водитель.

– Слушайте, поехали! – взмолилась Иванна. – Поехали в эту «Центральную», а то холодно тут у вас.

Ей очень хотелось плюнуть и уйти, но было четыре утра и троллейбусы еще не ходили.

В машине оказалось тепло, но воняло соляркой. Перед лицом болталась пластмассовая голая девушка с гипертрофированной грудью и грязным лысым черепом.

Город, конечно, почти не освещался, и пока они ехали, Иванна успела заметить неоновые буквы «Бар Нептун» и слабо подсвеченную арку с надписью «Торговый центр».

В гостинице сонная женщина-портье сунула ей ключик с деревянной грушей и, не дожидаясь, пока она уйдет, шумно бухнулась назад на скрипучий диванчик, ворча, натянув на голову сиротское гостиничное одеяло.

«Заниматься вопросами жизни и смерти – в простом смысле этого слова – не совсем то, что заниматься прорывами в будущее гениальных одиночек. Если, конечно, считать последнее развитием, – сонно думала Иванна, сидя с ногами на упругой гостиничной кровати. На нее навалилась сладкая утренняя дрема. – Заниматься упадком или способствовать развитию суть разные вещи? Или все-таки одно и то же, поскольку – в чем смысл твоей работы, знаешь? Она, твоя, с позволения сказать, работа, носит сугубо герменевтический характер – ты должна строить понимающее отношение к событиям… А как понимать горящие бакинские терминалы, акции константиновских сатанистов или картезианскую ветвь физиков во Львове с их концепцией эфира, которую они из полуанекдотичной теории превратили в изысканную и очень непривычную практику?»

Она проснулась в девять утра и долго смотрела сквозь опущенные ресницы, как колышется старая тюлевая занавеска. Еще час бродила по номеру, готовила себе кофе, жевала изюм с курагой, пристраивала между рамами привезенную с собой копченую грудинку, смотрела в окно. За стеклом был серый зимний сквер, прорезанный крест-накрест двумя аллеями c ностальгическими парковыми скамейками и маленьким трудноразличимым памятником по центру. Было серое, холодное, ветреное утро. По проезжей части задумчиво, никуда не торопясь, ехал полупустой троллейбус; по заснеженному тротуару мама с папой вели закутанного малыша; шел старик с синим бидончиком; сосредоточенно двигалась большая черная дворняга, почти касаясь боком стены дома. Иванна собирала волосы в хвост и думала, что это хороший город. Таким было ее непосредственное ощущение: «хороший город». Она когда-то поняла, что в человеке с детства остаются и существуют в «спящем» состоянии особые рецепторы, имеющие, наверное, отношение к душе, но во взрослой жизни они пробуждаются очень редко, только в особых ситуациях, когда надо почувствовать что-то непосредственно – простым детским чувством, не испорченным искусственными формами образования. (Мераб Мамардашвили заметил однажды, что «рассыпание бытия происходит от вторжения психологии, то есть от застревания прямого бытийного умозрения в слоях интерпретации…»)

В общем, хороший город.

«Что же мне делать дальше? – спросила себя Иванна, натягивая свитер, обматывая горло шарфом, шнуруя высокие ботинки, в которых можно было бы ходить в Альпы, не опасаясь за состояние подошв. – Бродить по городу и всматриваться в него, пытаясь понять то – незнамо что? Буду ходить, пока не замерзну, – решила она. – Буду лежать и думать. После обеда приму горячий душ. Вечером пойду в кино – если здесь работает хоть один кинотеатр».

Бродить по городу оказалось неожиданно сложно – Иванна ежеминутно спотыкалась о собственные попытки изобрести принцип и ответить на вопрос: на что смотреть? Она хотела бродить бесцельно, но никак не могла выключить в себе какой-то глупый аналитический механизм, который работал раздражающе безостановочно и, главное, абсолютно впустую. Как электромясорубка без мяса. Как соковыжималка без фруктов. А кстати: между прочим, надо бы что-то съесть…

Город уже проснулся, но без живости, обычно присущей буднему дню. Так просыпается обычно отделение в больнице, когда время от завтрака до обеда разнообразится разве что процедурами, а послеобеденный сон счастливо сокращает день, присоединяя ранний зимний вечер почти непосредственно к полудню.

Иванна быстрым шагом пересекла круглую площадь, немного выпуклую по сравнению с сопредельными улицами, – венцом ее является исторический музей, который маленьким холодным Парфеноном желтел на фоне серого утреннего неба. Здесь было все так тихо и медленно, что ей захотелось пробежаться. И вскоре редкие прохожие имели возможность наблюдать, как по тихой заснеженной улице Шекспира бежит девушка в черных джинсах, просторной зеленой куртке с капюшоном и в пестрой мексиканской шапочке – так, как если бы делала разминочный круг по стадиону.