Слэм - Ник Хорнби

— Ну, может, он передумает, — сказал я. — По поводу секса, я хочу сказать.

— А может, я передумаю.

— И то верно.

Почему она сказала, что может передумать о том, готова ли она к сексу. Другими словами, она дала мне понять, что может заняться сексом со мной? Или что она может передумать и заняться сексом с ним? А если она имела в виду это, то как же я? Может ли быть так, что она встречается со мной, а потом вдруг решает, что пришло время переспать с ним? Кажется, это была важная информация, но я не был уверен в том, что правильно ее понимаю.

— Эй! — сказала она. — Хочешь пройти в мою комнату? Телик посмотреть? Музыку послушать?

Она встала и, потянув меня за руки, заставила подняться. А это что такое? Что, она уже передумала относительно секса? И мы за этим идем к ней наверх? И я потеряю девственность? Я чувствовал себя так, будто смотрю фильм, смысл которого мне не постичь.

Пару раз у меня уже чуть было не случился секс, но я сдрейфил. Это славно — заниматься сексом в пятнадцать лет, когда твоей маме тридцать один. А эта девчонка, Дженни, она все время говорила, что все будет пучком, но я не представляю, что именно она имела в виду. А вдруг она была из тех девчонок, которые на самом деле хотят ребеночка, уж не знаю почему. У нас в школе была парочка таких малолетних мамаш, и они вели себя так, будто ребенок — это iPod или новый мобильник, или что-нибудь такое, какая-то мулька, которой можно покрасоваться. Между ребенком и iPod'ом много различий. И главное — никто тебя по голове не шарахнет из-за твоего ребенка. Ребенка не нужно прятать в кармане, когда едешь в автобусе поздно ночью. А если подумать, это кое-что да значит, поскольку по голове тебя шарахают за то, что стоит иметь, а следовательно, ребенка иметь не стоит. Ну, так или иначе, я с этой Дженни спать не стал, и она сказала об этом своим подружкам, и некоторое время обо мне шушукались в коридорах и всякое такое. А следующий парень, с которым она встречалась... Ну, нет, я не хочу повторять вам, что он сказал. Это было глупо и отвратно, и мне очень не понравилось — вот все, что вам надо знать. После этого я занялся скейтингом всерьез. Я в том смысле, что стал проводить больше времени наедине с собой.

Пока мы поднимались по лестнице и шли к ее спальне, я стал воображать, что Алисия запрет дверь, посмотрит на меня и начнет раздеваться, и, честно говоря, сам не знаю, как я к этому в тот момент относился. Конечно, в этом была положительная сторона — это очевидно. С другой стороны, она могла испытывать меня: знаю ли я, что делать, — а я не знал. А внизу мама, и кто поручится, что она как раз сейчас не отправится меня искать? И ее, Алисии, мама и папа внизу. И еще я чувствовал, что если ей и хочется секса, то не стоит ей заниматься этим с парнем, которого она в первый раз увидела. Значит, не надо делать этого со мной.

Не о чем было беспокоиться. Мы вошли к ней в комнату, и тут она вспомнила, что не досмотрела фильм «Сорокалетний девственник», так вот мы и досматривали его вместе. Я сидел в старом кресле, которое было у нее в комнате, а она — на полу между моих ног. А потом, чуть погодя, она прислонилась спиной к моим коленям и прижалась к ним. Это я запомнил. Я воспринял это как послание. А потом, когда фильм кончился, мы спустились вниз. И тут как раз мама стала искать меня, мы пошли домой.

Но когда мы уже направились к выходу, Алисия босиком побежала за мной и дала мне эту черно-белую открытку с изображением целующейся пары. Я взглянул на открытку, но отчего-то не понял зашифрованного послания, поэтому она закатила глаза и шепнула:

— Переверни.

Я перевернул, а на обороте было написано: «До завтра, в кино».

— Ага, — сказал я, — хорошо.

А когда Алисия отошла, мама подняла бровь так высоко, как только она одна умела, и спросила:

— Так вы завтра в кино идете?

— Да, — ответил я. — Похоже на то.

И тут мама рассмеялась и спросила:

— Права я была?

И я ответил:

— Ты была права.

Тони Хоук потерял невинность в шестнадцать лет. Он тогда участвовал в соревновании, которое называется «Царь горы», в местечке под названием Трэшмор, в Вирджинии-Бич. Он пишет в своей книге, что нарушил условия, превысив время в полтора раза. Надо было проехать за сорок пять секунд, а он опоздал на двадцать две с половиной секунды. «Я был счастлив, — сказал он мне. — Никогда не забуду этих трюков, которые я тогда выделывал».

На следующий день было воскресенье, и я приехал в Грайнд-Сити с Кролем. Точнее, я встретил Кроля на автобусной остановке, так что дальше мы ехали вместе. Кроль может проделывать трюки, которые я не умею, — он уже целую вечность умеет делать гей твист, так что он прав, завысив себе планку: научиться делать мактвист. Так называется вращение на пятьсот сорок градусов.

Когда я пытаюсь объяснить трюки маме, ее всегда сбивают с толку эти цифры.

— Пятьсот сорок градусов? — спрашивает она, когда я толкую про мактвист. — Откуда вы знаете, что повернулись именно на пятьсот сорок градусов?

И мы теряем время, высчитывая градусы. Но пятьсот сорок — это триста шестьдесят полюс сто восемьдесят — другими словами, сделать вращение и потом полувращение. Мама выглядит несколько разочарованной, когда я ей это объясняю. Думаю, она надеется, что скейтинг превратит меня в какого-то математического гения и что я буду считать в голове, когда другие парни пользуются компьютером. ТХ, кстати, делал девятьсот градусов. Может быть, если я объясню вам, что это абсолютно невозможно, то вы поймете, почему стоит увековечить его имя, назвав в его честь какую-либо страну.

Мактвист — это в самом деле трудно, и я пока что даже не помышляю о нем, потому что, пока тренируешься, досыта наедаешься бетонной пылью. Невозможно сделать трюк, не шлепаясь каждую пару минут, но это уж по части Кроля. Он такой толстый, что неважно, сколько пыли он сожрет. Он потерял триста зубов, катаясь. Я удивляюсь, почему парни, которые стерегут Грайнд-Сити ночью, не выкладывают эти зубы по верху стены, чтобы через нее не лазал кто попало, — как другие используют куски битого стекла.

Этот день недели был для меня не очень-то удачным. Я работал не в полную силу: не мог отделаться от мысли о вечернем походе в кино. Я знаю, это звучит глупо, но уж очень не хотелось появляться там с опухшей окровавленной губой, а статистика утверждает, что губу я чаще всего разбиваю в воскресенье, а не в другие дни.

Кроль заметил, что я ленюсь выделывать олли, и подъехал ко мне.

— Что с тобой? Колесо посеял?

— Ну, вроде того.

— Что самое худшее может с тобой приключиться? Я пятнадцать раз разбивался, занимаясь скейтингом. Хуже всего по пути в больницу — болит все страшно. Лежишь, стонешь, весь в кровище. И думаешь: стоит оно того? Но потом они дают какую-то дрянь, и боль проходит. Это если ты в сознании. Если без сознания — тебе ничего и не нужно. Пока не очухаешься.