Флорентийка - Жюльетта Бенцони

– Если я еще немного задержусь, то ворота монастыря Пти-Клерво, где мне оказывают гостеприимство, закроются, и я…

Франческо встал на его пути и, взяв руки священника, стиснул их в сильном рукопожатии.

– Очень прошу вас, не уходите, отец мой. Мы проведем вместе ночь за беседой…

– Но…

– Пожалуйста, соглашайтесь! Я не хотел бы с вами так скоро расстаться. Завтра я покину этот город, может быть, никогда сюда больше не вернусь. Возможно, мы больше не встретимся в этом мире… я хотел бы, чтобы вы мне еще рассказали о ней!

– О… Мари?

– Я едва смею произнести ее имя, но в одно мгновение она завладела моим сердцем, моей жизнью… Останьтесь! Нам сейчас подадут ужин.

В дверь постучали, и в комнату вошла высокая сухопарая женщина в очках, с длинным носом и очень похожая на аиста. Через стекла очков смотрели живые голубые глаза. Поверх строгого черного платья был надет испачканный передник, ее лицо, изборожденное глубокими морщинами, не имело возраста, так же как и худое бесформенное тело. Это была Леонарда, которой Бертиль доверила ребенка. Войдя в комнату, она сделала реверанс и изобразила гримасу, которая вполне могла сойти за улыбку.

– Я пришла сказать, мессир, что девочка заснула. Кажется, она в добром здравии, несмотря на плачевное состояние, в котором оказалась.

– Благодарю за то, что вы позаботились о ней, – сказал Франческо и поднес руку к кошельку, полагая, что женщина пришла за вознаграждением.

Она жестом остановила его.

– Спасибо, речь идет не об этом.

– О чем же тогда?

– О том, что произойдет завтра. Мадам Бертиль сказала, что вы собираетесь вернуться в свою страну и увезти малышку. Как ее зовут?

Франческо и отец Шаруэ растерянно переглянулись. Ни один, ни другой не подумали об этом… Слезы показались на глазах старика.

– Мы не знаем. Мы даже не знаем, крещена ли она. Это… найденыш…

Леонарда насмешливо улыбнулась ему, и на этот раз это была настоящая улыбка, полная лукавства.

– Святой человек, как вы, отец мой, не должен лгать. Что-то подсказывает мне, что вы нашли этого ангела в приюте Шаритэ… и по справедливости ее имя должно быть Мари… или Жанна! Что с вами? Не делайте такое лицо! Я любопытна, но умею держать язык за зубами. А то, что сегодня утром произошло в Моримоне, это самое печальное, что могло произойти. Эти несчастные дети…

– Как вы догадались? – спросил Франческо.

– Я следила за процессом. О! Совсем не из любопытства, нет. Я желала, чтобы им, по крайней мере, сохранили жизнь. И часто видела мессира Шаруэ, хлопотавшего за них…

Неожиданно голос Леонарды сорвался, она вытащила большой носовой платок и громко высморкалась.

– Оставим их с миром и вернемся к тому, с чем пришла. Вам нужна кормилица, не так ли, мессир?

– Да, это так.

– Я думаю, смогу найти вам то, что вы ищете. Недалеко отсюда живет бедная девушка из моих родных мест. Ее изнасиловал один солдафон. Она пришла в город, чтобы скрыть свой позор, и я забочусь о ней. Позавчера она родила ребенка, который умер, едва появившись на свет.

– Она согласится кормить малышку? Да еще уехать так далеко?

– Уверена, что согласится. Но при одном условии: я поеду с ней.

Мужчины удивленно переглянулись.

– Вы хотите покинуть этот дом, где вас так ценят, не зная даже, куда вы направляетесь, ни кто я? Но… почему?

– Я надеюсь, меня оценят и там, куда я последую, – не смущаясь, заметила Леонарда. – Кроме того, я хорошо разбираюсь в людях. И еще один довод: вы увезете Жаннет, а я привыкла заботиться о ней, она достаточно хлебнула горя. Я очень привязалась к ней… – Тон ее голоса изменился, стал серьезным, в нем чувствовалось волнение, – …но, возможно, не так, как к той крошке, которая спит сейчас в моей комнате. Когда я взяла ее на руки, то почувствовала себя счастливой. Это как небесный дар, ответ на невыразимую печаль, которую я испытала, увидев ее мать, входящую в город в окружении стрелков и закованную, словно преступница.

Франческо смотрел на Леонарду с любопытством. Эта женщина казалась ему удивительной.

– Кровосмешение – это не грех в ваших глазах, донна Леонарда?

– Очевидно, не больше, чем все остальные грехи, – ответила она. – По-моему, только один бог может судить о чрезмерности в любви. Он один обладает такой властью. Единственно, кто заслуживает смерти, так это Рено дю Амель: за свою ненависть. Но я пришла к вам не для дискуссий, – добавила Леонарда, обретя свой обычный вид. – Мне идти за Жаннет?

– Я буду вам очень признателен. Но прежде сходите за ребенком…

– Я же вам сказала, она спит.

– Это неважно. И попросите, пожалуйста, мадам Бертиль и мэтра Гуте подняться ко мне… – Он повернулся к старому священнику. – Что необходимо для крестин?

– Вы хотите?.. Впрочем, почему бы и нет? Чистая вода, соль, белое белье, крестный, крестная…

– Я буду крестным, а донна Леонарда – крестной… если она пожелает, а мэтр Гуте и его жена – свидетелями.

Голубые глаза Леонарды засветились под стеклами очков.

– Я сейчас же иду за ними. Потом приведу Жаннет.

Несколькими минутами позже маленькая девочка, обреченная на позор и смерть, получила крещение из рук Антуана Шаруэ и имя Фьора-Мария: приемная дочь Франческо-Мариа Бельтрами. Крестным стал тот же Бельтрами, а крестной Леонарда Мерее.

Свидетель по такому случаю открыл одну из бутылок лучшего бонского вина, и хотя был несколько удивлен скорым отъездом родственницы своей жены, но не испытывал большой печали. Бертиль пролила несколько слезинок по поводу ее отъезда, но решила, что если ее кузина находится на грани безумия, то предпочтительно ей быть подальше от гостиницы, чья репутация была всегда безупречна. Если они оба и нашли странной всю эту суматоху вокруг найденного на улице ребенка, то вслух не произнесли ни единого слова в силу того незыблемого правила настоящих коммерсантов, что клиент всегда прав. Тем более такой богатый и уважаемый, как Франческо Бельтрами.

На заре была доставлена не совсем новая, но еще очень хорошая повозка, добытая мэтром Гуте у родственника, каноника Сен-Бенинской церкви. Бертиль положила туда подушки, принесла малютку Фьору. В носилках разместились ее крестная Леонарда и кормилица Жаннет, молодая бургундка с круглым лицом, пышной грудью и большими карими глазами. Ее судьба вдруг круто изменилась: вместо нищенского существования ее ждало неожиданное благополучие. Мулы были запряжены. Повозку с опущенными железными решетками сопровождали вооруженные до зубов Франческо Бельтрами и Марино. Они направлялись к воротам Уша, тогда как оставшиеся слуги флорентийца, груженные тонким сукном, двигались к воротам Гийома, за которыми открывалась дорога на Париж.

Когда повозка пересекла Моримонскую площадь, Франческо отвел глаза от эшафота, с которого уже было убрано черное сукно, но над которым всегда возвышались колесо и виселица – красноречивые орудия казни. Навсегда эта площадь останется в его памяти такой, какой он увидел ее накануне. В глубине души он сохранит каждую черточку ее лица. И спокойствие овладело им, когда Франческо бросил в последний раз взгляд на могилу, где покоились Мари и ее брат.