Останний день - Андрей Васильев

— Ну, Дормидонт — нехорошо улыбаясь, произнес он, когда я наконец замолчал — Ну псина облезлая, бесхвостая!

— Бесхвостая? — удивился я — Почему?

— Потому что нет у него хвоста — раздраженно ответил мне антиквар — Отрезали его давным-давно под самый корешок, чтобы ума в голову вложить. Вот только толку-то от сего? Зверь он и есть зверь, нет у него ни мыслей, ни памяти. Ох, он у меня пожалеет о том, что сотворил!

— Вы поосторожнее — посоветовал ему я — Сотрудники отдела ему, судя по всему, покровительствуют. Не просто же так они со мной договариваться начали о том, чтобы я не мстил. Просто были у меня такие мысли, и я их особо не скрывал. А они и так, и эдак, мол, под Луной всякое случается, если всех убивать, то скоро Земля опустеет. Вы же знаете, я парень мягкий, отходчивый, опять же они меня вроде как спасли, потому согласился все забыть.

— Странно это — помолчав, произнес Шлюндт — Не припоминаю я, чтобы дьяки эдак за кого-то вступались. По правильному они должны были всех там перебить без особых разговоров, а после спалить все, что горит. Нет, мой юный друг, что-то тут не так. Полагаю, ты стал частью очередной разработки, на которую они мастера. Собственно, в этом они все, для сыскных дьяков не существует Валер, Карлов, Стелл, есть только объекты, которые можно использовать для своих целей, и объекты, для подобного непригодные. Первых имеет смысл оберегать и обхаживать, а судьба вторых никому из обитателей дома на Сухаревке неинтересна. Непосредственно ты пока в первой категории, но это до поры, до времени. Нет, такова их служба, так сказать издержки профессии, но нам, простым людям в те жернова власти лучше бы не попадать.

Не могу сказать, что он своими речами открыл для меня Америку. Наоборот, я как-то даже расстроился тому, что Шлюндт оказался несколько банален и предсказуем. Впрочем, правда всегда звучит так, поскольку в большинстве случаев она проста и незамысловата, поскольку выдумывать ничего не приходится. То ли дело ложь, вот там есть что послушать, и над чем восхищенно поахать.

И только одно во всем этом мне оставалось непонятным, а именно — зачем Ровнин попросил меня рассказать антиквару всю эту историю? Ему в этом какая выгода? Поссорить антиквара с Дормидонтом? А зачем? Ну, положим, случится это, и Карл Августович в гневе решит, что стая зажилась на этом свете. Так, как верно было замечено, их еще на поляне запросто можно было всех на ноль помножить, причем даже мараться не пришлось бы, я сам был готов их перебить.

Или они хотят его на горячем подловить и вменить в вину уничтожение семьи волкодлаков, совершенное с особой жестокостью? Снова не бьется вариант, внутренние дела обитателей Ночи не в компетенции Отдела. Так сказать — проблемы индейцев шерифа не волнуют, чем их меньше, тем ему лучше.

И еще — почему у меня из головы не идет тот страшненький аляповатый перстень, что мне Ровнин тогда, в своем кабинете, в руки не дал? Сдается мне, что блестяшка родом происходящая из ревущих девяностых, и только что выполненная мной просьба начальника 15-К, это звенья одной цепи. Одно плохо — я даже не представляю, чем именно все это закончится. И, может, даже не узнаю об этом никогда просто в силу того, что никто из сотрудников отдела не станет со мной делиться подобной информацией. Не из соображений секретности, а просто по жизни. Кто я им, кто они мне?

Но вряд речь идет о смерти Карла Августовича, это слишком плоско и неинтересно. Тут что-то другое, возможно даже личное, уж очень они вдумчиво к каждому шагу подходят, и ресурсов не жалеют. За те же серьги они могли с меня куда большую плату содрать, и я бы на нее согласился, поскольку выбора все равно не имелось. А они мне за здорово живешь все отдали, за пару фраз, ввернутых в разговоре. Странно? Еще как.

Так что — да, все так, как говорит Шлюндт. Вот только отдельские от него самого не сильно и отличаются, он не лучше. Тоже слова в простоте не скажет, за каждой фразой либо второй смысл стоит, либо издевка, либо интрига. Вот и сейчас, помимо всего прочего он вдалбливает мне мысли о том, что Отдел — зло, а он — добро. Дескать, беги от них, где они — там беда.

— Ваша правда — я открыл коробку, стоящую на столике, взял из нее сигару, понюхал и положил обратно — Чем дальше от всех этих хитросплетений мы станем находиться, тем лучше. А меня так и вовсе сейчас более всего интересует местонахождение предмета, который принадлежал мадмуазель де Бодэ.

— Но-но-но! — шутливо погрозил мне пальцем Шлюндт — Говорено же — всему свое время. Впрочем… Скажи, если для удачного решения данной проблемы тебе придется отыскать не только призовой клад, но и еще один, назовем его расходным, ты как на подобное отреагируешь?

— Надо — значит надо — пожал плечами я, сдержав довольную улыбку. Просто так этот старый хрыч подобное спрашивать не станет, значит есть у него какие-то наметки — Да польза от этого какая-никакая есть. Никогда же не знаешь, в какой момент свободные оборотные средства понадобятся.

— Прости? — озадачился антиквар.

— Вы же сами сказали, что клад не призовой, то есть никому не обещанный — пояснил я — Подозреваю, что мы его выкопаем ради какой-то конкретной вещи, нужной для обмена, а остальное содержимое этого клада мне достанется. Впрочем, я не жадина-говядина, потому пару-тройку предметов из него я вам, разумеется, презентую. Сам выберу и подарю.

— Где тот скромный несмышлёный юноша, с которым я свел знакомство на «Парке Культуры»? — всплеснул руками старичок — Незнакомец, куда ты его дел? Откуда взялось эдакое корыстолюбие?

— Вот зря вы так — возразил я — Ничего подобного. И потом — я все же Хранитель кладов, а не их расхититель.

— А кто только что поминал оборотные средства? Не ты ли?

— Я. Но так ведь потенциальные, а не текущие. Мы этот клад поднимем, заберем необходимое, а после я его снова в землю определю. Пусть лежит и ждет своего часа.

— Даже так — Шлюндт усмехнулся — Ты на самом деле матереешь, Валера. И для справки — клад, что заложил Хранитель, никто кроме него самого никогда не сможет найти, ни случайно, ни нарочно, ни с тайным словом, ни с явным умыслом. Только разве другой Хранитель, да и то не всякий, а что с закладчиком душевной силой и властью над кладами равен.

— Ишь ты! — цокнул языком я — Любопытно как. Вот что мне нравится в моей теперешней жизни, так это то, каждый день что-то новое узнаешь.

И я не вру, так оно и есть на самом деле. Кстати, я знаю, что именно зарою в землю, если удастся выпутаться из этой истории живым. Предметы, которые с таким трудом добывал, вот что. Покажу Великому Полозу, и зарою прямо под тем дубом, пока он у меня способности не отнял. Мне самому они не нужны, а кому-то другому я их сроду не отдам, слишком уж дорогой ценой эти вещички мне достались.

Жалко, что серьги помещицы так и остались в отделе, без них коллекция не полная получается. Хотя, с другой стороны, как раз с серьгами особой мороки не было. Увидел, нарисовал, получил — вот и все.

— Если я в чем тебе и завидую, так это как раз твоему умению удивляться новому и радоваться сущим мелочам — вздохнул Шлюндт — Увы, с возрастом эта счастливая способность уходит, на смену ей приходят пресыщенность, равнодушие и категорическое неприятие перемен. Ты все видел, все знаешь, а то, что не укладывается в привычные каноны, не радует, а раздражает, поскольку ставит под сомнение твою компетентность в тех или иных вопросах. И все те, кто эти перемены собой олицетворяют, тоже вызывают не самые лучшие чувства, потому что исподволь, где-то в глубине души, невероятно завидуешь их молодости, азартности, бескомпромиссности, всему тому, что с тобой уже когда-то случилось, но, увы, больше никогда не повторится.