Черепаховый суп - Руслан Галеев

– Здорово... Я что спросить-то хотел. А ты почему один, без Буги? Вы же вроде всегда в паре работали.

– Мы больше не работаем вместе, – ответил я, чувствуя, как накатывает очередная волна флэшбэков.

– Вот как... – Сабж пожал хилыми плечами, – ну, тогда я снова в люльку, – и надвинул на глаза бейсболку.

До ближайшего мотеля, что находился сразу за выездом из ущелья, было около часа езды.

* * *

Трасса «1969» появилась, как нетрудно догадаться, в самом конце шестидесятых.

Хипповская вольница сменялась тенденциями к радикальному консерватизму. Вчерашние длинноволосые активно переодевались в строгие костюмы-«тройки», прятали в чуланы (но никогда не выбрасывали) потертые джинсы, кожаные куртки с бахромой и фотографии собственных голых задниц, запечатленных на задворках Вудстока. Эти бывшие адепты кислотной революции стали читать своим детям заунывные лекции о вреде наркотиков. Я лично знавал особу, которая состояла в комитете по защите нравственности молодежи, выступая за запрет абортов и против легализации проституции, хотя в былые дни сама практиковала свободную любовь, сделала четыре аборта и участвовала в кастингах на порностудиях. Ее не приняли ни в одну, хотя, если покопаться в Интернете, думаю, нетрудно найти эти винтажные ролики (кастинги ведь, как правило, записываются).

И все же тогда, в конце шестидесятых, еще можно было встретить расписанные черепами и ромашками автобусы, еще не придали забвению вчерашнего гуру Бротигана, еще не во всем разуверились. Остатки длинноволосого воинства, обвешавшись ржавеющими пацификами, ринулись на восток и в Азию. Переделать этот мир никто уже не надеялся и не стремился. Новое, идущее следом поколение, наплевав на нравоучения родителей, выбрало для себя кардинально иную философию «no future», а бывшие друзья и единомышленники теперь при встрече делали вид, что не знакомы, либо превращались в опустившихся джанки, выпрашивающих мелочь на очередной дерьмовый дозняк.

В 1969 году двенадцать расписных автобусов увезли по этой дороге последних из «перворожденных», уже побывавших и на востоке и в Азии, но так и не нашедших того, что искали. Позже их нашли в стороне от основной трассы. Ударная доза. Последний полет. Исход. Называйте как хотите, мне все равно.

С тех пор трасса так и называется «1969». Я не против, мне нравится эта дорога.

А двадцатью годами позже мы встретились с Буги.

Нелегко поверить в разнополую дружбу. Те, кто считает, что в таких ситуациях всегда мешает гипотетическая возможность физической близости, отчасти правы. Но Буги вообще не интересовалась мужчинами, а я предпочитал других женщин. Таким образом, ничто не мешало нашей дружбе.

Мы очень быстро нашли общий язык. Никто и никогда не понимал меня так, как она. Почти шесть лет мы работали в паре, да и свободное время часто проводили вместе. Буги была надежным напарником и отличным товарищем. Мне не хватало ее, когда с очередной подругой (Буги не была сторонницей долговременных и стабильных сексуальных отношений) она отправлялась отдыхать на дорогие курорты. Я мог бы ездить с ними, но считал, что иногда нужно дать напарнице возможность отдохнуть от меня. Короче, мы были, что называется, «не разлей вода». Пока однажды... у Буги не появился мужчина.

Не знаю, существует ли на самом деле пресловутый материнский инстинкт, но с каких-то пор рождение ребенка стало для Буги idee fixe. Причем, несмотря на стойкое отвращение к самцам, она отрицала возможность искусственного оплодотворения и хотела сама забеременеть от мужчины...

Я не вмешивался, оставив ей право самостоятельно давить своих тараканов. Правильно это или нет, не знаю. Думаю все-таки, что правильно, хотя вмешайся я тогда, все могло сложиться по-другому. Оговорюсь сразу, у нас с ней даже мысли не возникало, что отцом мог бы стать я. К тому времени мы настолько сдружились, что это было бы равносильно сексу с сестрой.

Однажды Буги появилась в моей берлоге (я тогда обитал в двух часах езды от Токио) и с порога заявила, что нашла мужчину, под которого готова лечь («Один раз. Ну, или два, если сразу не получится»). Я сказал «О’кей», и мы пошли отпраздновать это событие в ближайший бар, после чего Буги намеревалась надолго бросить пить. Единственное, что мне не нравилось в этой ее заморочке с ребенком, так это то, что я лишался напарника. На несколько лет Буги выпадала из игры. А как-то даже завела разговор, что достаточно богата и могла бы вообще не возвращаться в Эпицентр. В это я, конечно, не верил: мы все были подсажены на впрыски адреналина и протянуть долгое время без очередной инъекции не смогли бы. Если бы не такая зависимость, соскочить можно было уже через пару-тройку лет трипов в Эпицентр. Наша работа всегда хорошо оплачивалась, потому что таких людей, как мы, было очень немного и далеко не все из них горели желанием побывать в Эпицентре.

Но как ни жаль мне было терять напарницу, я понимал, что это ее выбор, и влиять на Буги не пытался. Мы ведь и правда были отличными друзьями.

Короче говоря, в ту ночь мы надрались так, что потом пришлось почти час шляться по улице, приходя в себя.

Прошло полгода. Я периодически навещал Буги, подшучивал над ней и поддерживал, как мог. А она забралась в какие-то более или менее экологически чистые дали, купила себе там бунгало и сидела на витаминных диетах. Короче, стала обычной беременной девчонкой, и мне это почему-то чертовски нравилось. Время от времени я встречал у нее Боно, того самого парня, от которого она забеременела. Ничего удивительного, в конце концов, она носила его ребенка. Я даже говорил им, что их имена – Буги и Боно – почти лейбл, и им надо грабить банки, как делали Бонни и Клайд.

Хотя, должен признаться, этот парень мне сразу не понравился. Разумеется, виду я не подал, но никак не мог понять, какого черта Буги нашла в нем.

Они познакомились где-то в Майами, где Боно работал стриптизером и подрабатывал в эскорт-организациях. Скорее всего Буги обратила внимание на его тело. Боно был этаким ухоженным мачо: прическа, одежда, все дела. И в первые дни общался со мной свысока. Любому другому я за такое просто сломал бы челюсть. Но Боно был избранником моей напарницы, и я старался делать вид, что мне все по фигу, хотя в глубине души считал этого парня самодовольным ублюдком. «На самом деле он хороший, это только маска», – сказала мне Буги, когда я однажды осторожно выказал сомнения по поводу Боно. И все-таки мне было за нее неспокойно. Как, наверное, любому брату, чья сестра делает сомнительный выбор. Но, говорил я себе, ты ей не брат, так что не суйся в ее жизнь.

А однажды, когда Боно не было поблизости, Буги сказала мне:

– Макс, я знаю, ты не очень хорошо относишься к Боно, но... Он стал мне очень близок. Ближе, чем я ожидала.

Не могу сказать, что меня это удивило, наверное, я все уже давно понял.

– Ну, тогда в добрый путь, сестренка. С возвращением в славный гетеросексуальный мир.

– Ты подонок, Макс, – ответила Буги и рассмеялась.