Неуязвимых не существует - Николай Басов

Последним был тролль, который хотел быть первым. Я подошел к нему с опаской, от удара в пах он уже должен был очухаться, на то он и громила. А он по-прежнему лежал, не двигаясь…

Рассмотрев труп как следует, я понял, в чем дело. Попытавшись закричать, он неловко вытянул язык, а свалившись на пол, прикусил его. Он истек кровью от откушенного языка или от болевого шока, вызванного этой травмой. Мне было все равно, он был мертв, и его даже не нужно было добивать.

Прогулявшись еще раз по камере, чтобы удостовериться, что все в порядке, я вымылся из общего тазика, как мог, нашел новое одеяло, привел свою кровать в приемлемый вид и спокойно, никуда особенно не торопясь, вправился в кандалы. Для моих тюремщиков я должен был оставаться единственной, не внушающей ужас подробностью во всей этой камере.

Может быть, кто-нибудь из них вздумает изнасиловать меня, думал я вяло, проваливаясь в сладкую дрему, которая иногда становилась совершенно необоримой после скоростных нагрузок. Тогда у меня появится шанс освободиться и бежать. Я даже взвесил шанс пококетничать с кем-нибудь из них… Нет, не поверят, решил я, а после всего тут происшедшего получится только хуже.

Так я и не стал разрабатывать этот план, когда они пришли. Впрочем, они все равно не дали бы мне такой возможности, потому что, увидев, что произошло, накачали меня химией и опять потащили под ментоскоп. К счастью, это были не искусные следовательские, а грубые, как чурки, тюремные ментоскописты, поэтому мне было вовсе не трудно дать им понять, что драка произошла сама собой, из-за того, что ребята не поделили, кто первым на меня заберется.

Я не знал, насколько это правдоподобно, но все сработало. Меня сунули в блок к политическим заключенным, где камеры были устроены на двоих, и, по всей видимости, несмотря на крутейший приговор, забыли, как забывают старую, ненужную одежду, брошенную под другие тряпки не первой свежести.

Камера все определеннее наливалась дневным, хотя и сумеречным светом. Утро приходило в ту точку земного шара, где располагалась наша тюрьма.

Неподалеку, в одной из близких двухместных камер, запела какая-то птица. В ней сидели настоящие супруги. По Брюссельской конвенции какого-то там лохматого года политическим иногда разрешали сидеть вместе даже здесь, в Харьковском централе. Чтобы не прерывать пусть слабую, но существенную возможность рождения еще одного гражданина или гражданки. Впрочем, это теперь происходило очень редко даже в тюрьмах, где, казалось бы, ничем больше и заниматься нет возможности.

Я включил свой телевизор. В такую рань он принимал только оды Сапегову. Что ж, этот негодяй сумел укрепиться и даже создал некую культовую подпорку своей власти. Это никогда не лишне, хотя и глупо – кто же верит тому, что глаголит государственный телеканал? Все ловят то, что говорят соседи… Разумеется, из тех, кто хочет разобраться, а не просто оболваниться.

Голубоглазая дикторша отменных пропорций после очередного захлеба по поводу «отца всех свободных людей нашей многострадальной земли» мельком сообщила дату. Второе апреля 2205 года, значит, в этой тюряге я сидел уже четыре месяца. И никто не торопился приводить в исполнение приговор, значит, кто-то про меня этому харьковскому придурку что-то да нашептал. Например, что приговор – одно, а исполнение – совсем другое. Ну, что же, и на том спасибо.

Конечно, париться в камере тоже не великий подарок, но это и не лишение тела. А если уж на то пошло, то я и сам мог о себе позаботиться. Вот только одна сложность – из этой тюрьмы еще никто не бежал. Пытались многие, но удача не улыбнулась ни одному, так сказать, из дерзких и решительных. Я сомневался, конечно, что за это дело брался хоть один солдат Штефана, но в целом это на статистику не влияло.

Еще одна сложность заключалась в том, что весь этот блок политических просматривался ментатом весьма значительной силы. И не по расписанию, не время от времени, а всегда. Стоило только напрячь мозговые извилины, даже не медитируя, а просто решая шахматную композицию, как тут же невесть откуда возникало малозаметное, но вполне ощутимое для телепатов давление – а кто это у нас такой умный и чем он тут занимается?

До сих пор мне удавалось избежать идентификации как телепата. Иначе меня никогда не сунули бы в этот блок, а попытались выжечь эту способность. А она мне еще понадобится, в этом я был уверен.

Необходимость постоянно следить за собой, не телепатировать на прием и тем более на изучение окружающего пространства, и повлияла на ту драку у уголовников. Если бы я знал, что не попадусь, я бы их усмирил одним внушением и они бы ничего не почувствовали… Нет, все-таки я сделал все правильно, раскрываться до конца нельзя. В моем положении маскировка – единственная защита.

Новости, которые стала перечислять голубоглазая, оказались мелкими, скучными, поэтому свой аппаратик я выключил. С этим телевизором – сплошная морока. Как-то на прогулке муж из семейной пары подошел ко мне и предложил менять время от времени свою жену на этот телевизор. То есть от прогулки до прогулки. Не сомневаюсь, что половина других местных сидельцев согласилась бы, не задумываясь. Но я был солдатом Штефана, для меня усмирить любой гормональный порыв проще, чем сдать мочу на анализ, поэтому я отказался. Главным образом, из жалости к этой женщине. Ее и так сдавали в наем так часто, что она потеряла счет любовникам. Зато, как это называлось в местных протоколах, все происходило без насилия.

Вообще-то, в тех тюрьмах, где этот принцип проводится разумно, где сидельцы находятся в правильном соотношении, все в самом деле выглядит неплохо. Девицы пользуются не только спросом, но и авторитетом, почти всегда сами выбирают себе партнеров, если хотят гульнуть от мужа на сторону, иногда рожают, и нет ни тени издевательств, которые продиктованы именно неустойчивостью психики от чрезмерных воздержаний. Но когда на необъятных землях бывшей Российской империи хоть что-то делалось разумно? У нас было еще три девицы на весь блок, охранять их от мужиков приходилось силой, и не потому, что это считалось аморальным, а чтобы получать соответствующий навар…

Наверху всхрапнул и заворочался мой сокамерник. До того как его посадили, он являлся главой какого-то тутошнего профсоюза. Разумеется, сначала ему впаяли уголовную статью, потом решили, что этого мало, и перестарались – добились пересмотра, окончившегося политикой. Так он оказался тут.

Сейчас, в относительно спокойном окружении, он отсыпался, отъедался и мало-помалу приходил в чувство. Я вообще-то не люблю профсоюзников, почти все из них законченные бандиты. Только орут на митингах или где-нибудь еще, якобы не только за себя, а еще и за других обиженных и угнетенных, им постоянно высокие мотивы подавай. А на деле…

Впрочем, этот был ничего. Я то и дело без всяких телепатических трюков исследовал его ауру. Если делать это квазиконтактным образом, то есть погружать в его ауру натренированные руки, то можно не только составить внешнюю метрику тела, что необходимо для метаморфии под объект, но и узнать общий уровень развития и строй личности.